— Не интересовался,— отрубил Саня.— Чем реже вспоминаю о нем, тем лучше себя чувствую... А ты иди отсюда, бог подаст.
— Понимаешь,— жалобно тянул долговязый,— после пятиминутки Самойло Евсеевич был у профессора. От него помчался к директору. А еще немного спустя... Самойло Евсеевич пробежал мимо, не ответив на мое приветствие, в раздевалку... а потом, и из института... Что случилось?
Не очень дружеская беседа молодых врачей не замедляла действия впрыснутого Черемашко снотворного. Несколько секунд он слышал лишь неясное бормотание. Затем слова снова стали разборчивыми:
— ...что такое катализатор? Так вот, он у нас есть. Видишь, как ускорились все реакции. Твоему Самойлу нечего здесь делать. И тебе, предатель.
Славно, видимо, поработали животворные силы, пока Черемашко спал. Еще и глаз не раскрыл, а тело как бы легче стало. И жажда не так мучает.
А в кресле сидит Сергей Антонович.
Василь Максимович широко раскрыл глаза. Очень удивило его лицо врача. Оно светилось. И свет был спокойный, ясный, словно пришла, наконец, долгожданная и все ж таки неожиданная радость.
Увидев, что больной проснулся, Сергей Антонович взял его руки в свои.
— Ну, поздравьте себя и меня. Наши с вами дела двинулись в гору.
С невинным видом, будто начисто забыл ночь под понедельник, Василь Максимович спросил:
— А разве они двигались вниз?
Но больной и врач понимали друг друга. И если бы у Василя Максимовича нашлась сила, он пожал бы руку Сергею Антоновичу. Да так, чтобы тот запомнил на всю жизнь.
Радость свою Друзь не мог скрыть не потому, что она переполняла его. Уж очень редкой гостьей была она у него до сих пор.
Первый, еще отдаленный гудок, оповестивший о приближении этой радости, долетел к Друзю в коридоре, когда он вместе со всеми шел из палаты в ординаторскую.
Заметив, как сосредоточенно директор вглядывается в спину Федора Ипполитовича, Друзь догнал его и спросил:
— Разве ответа на ваш вчерашний вопрос еще нет?
Директор кивнул.
— Не совсем тот ответ. Евецкого надо было уволить, а Федор Ипполитович отпустил его по собственному желанию.
Друзь остановился.
Для него это была волнующая новость. Впрочем, после вчерашнего можно было ожидать, что в отношениях между профессором и его тенью появится трещина. Но чтобы они так скоропалительно рассорились...
Друзь пробормотал:.
— Баба с воза — кобыле легче.
Андрей Петрович ответил не сразу:
— Я сам хотел бы так думать. Но когда Два человека, проработав столько лет вместе, вдруг расходятся, это не может не беспокоить. Что между ними случилось?
С этим вопросом директору следовало бы обратиться непосредственно к профессору. Но вряд ли он услышит внятный ответ. И Друзь сказал:
— Причины этого вам известны, Андрей Петрович. Вот и скажите себе: лучше поздно, чем никогда.
Значит, вы полностью оправдываете Федора Ипполитовича?
Друзь пристально посмотрел на директора.
— Как вам сказать... Он был готов уволить Евецкого сразу, как только тот предложил ему аферу с диссертацией. И тот настолько обнаглел, что отказался делать Хорунжей операцию. Порой Федор Ипполитович бывает слишком неторопливым.
Каранда поднял руку, словно хотел подергать себя за усы, которых не было.
— Та-ак... Нехорошо получилось. В сущности, он отвел от Евецкого заслуженную этим человеком кару... Все равно мы найдем возможность всем коллективом поговорить с Евецким начистоту.
И он прибавил шагу, так как профессорская свита уже втягивалась в ординаторскую.
«Так вот почему Михайло Карпович должен чувствовать себя на третьем этаже не гостем, а хозяином!»
С этой приятной мыслью Друзь вошел в ординаторскую и сел спиной к окну, чтобы ничего не пропустить на лицах профессора и его теоретического, так сказать, консультанта.
Он лишь краем уха прислушивался, как высказываются коллеги. Вряд ли они заметили в Черемашко больше, чем Друзь докладывал на пятиминутке. Да и Михайло Карпович в Черемашко не открыл ничего нового: он шел по пути, уже пройденному Друзем. Правда, он еще ничего не сказал...
Но ведь не для повторения пройденного Федор Ипполитович созвал этот широчайший консилиум! Высказаться придется и ему! Слушает он как будто внимательно, никого не перебивает, даже если выступающий несет явную чепуху.
Неужели он ждет от присутствующих подтверждения своему позавчерашнему прогнозу?
Руки Друзя то изо всей силы сжимали палку, то бессильно падали на колени...
Когда все высказались, поднялся Михайло Карпович.
Прежде чем он открыл рот, профессор напомнил ему
— Будьте же хозяином, Михайло Карпович.
Ляховский кивнул. Его умный взгляд остановился на
том, кому больше всего необходимы его советы. Вероятно, он видел, как Друзь вцепился в свою палку, и начал мягко:
— Меня радует, что к вопросам, поставленным перед нами, все присутствующие подошли с должным вниманием и вдумчивостью. Но сказанное здесь вряд ли пригодится Сергею Антоновичу. Больного он знает лучше и думает о нем больше, чем мы.
Ляховский подождал, не откликнется ли Друзь. Тот догадался признательно склонить голову.
— Но одно замечание у меня есть,— продолжал Михайло Карпович.— Как ни странно, а Черемашко — не обычный для нас больной. Он — и это еще удивительнее— первый показал нам, что такое инфаркт кишечника. Но скажем прямо: встречи с этим чрезвычайно опасным заболеванием мы до сих пор не искали. А может быть, и избегали... И вот большинство из нас рассуждает приблизительно так: ликвидация тромба и резекция пораженной гангреной части тощей кишки избавили больного не только от очага болезни, но и от ее последствий:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79