А сделал намного больше, чем его ученик...
От своего профессора Сергей услышал только машинально брошенное «спасибо». А чтобы ученик и об этом поскорее забыл, учитель подсунул ему подхалимскую диссертацию Фармагея...
Круто повернувшись, Федор Ипполитович подошел к столу, тяжело опустился в кресло. Как утром в институтском кабинете, у него подкосились ноги.
Только этого ему на сон грядущий недоставало!
И нет сил отделаться от назойливых мыслей. Чем решительнее гонит их Федор Ипполитович, тем больнее они жалят.
Сегодняшняя операция — это как бы заключительный аккорд того, что началось в его служебном кабинете, продолжалось на консилиуме и у лифта. Как могло случиться, что научный руководитель института ни разу не послал этого блаженненького ко всем чертям, а то и дальше? Мало того — сам превратился в такого же юродивого.
Сломя голову мчаться к случайно привезенному «скорой помощью» больному Федор Ипполитович утром не собирался: из путаного сообщения Друзя на пятиминутке нельзя было понять, что за болезнь у Черемашко. А тут еще попался на глаза не виденный три года сын. Да и во время обхода профессор не прошел бы мимо нового большого... А Сергея, видите ли, оса ужалила: ворвался в кабинет, устроил нелепую сцену, вогнал, так сказать, своему учителю иглу в самое больное место. Да еще при Игоре. От такого не только помчишься...
Оперировать Черемашко самому — такого у профессора и в мыслях не было. Самойло Евсеевич говорил очень убедительно, у Друзя не нашлось ни одного возражения. Осмотрев больного, Федор Ипполитович пришел к тому же выводу: если и нужна в данном случае операция, то лишь для того, чтобы установить причину смерти больного. Но ему пришлось сделать Черемашко все, на что он был способен. А это ни к чему. С таким же успехом мог поворожить над Черемашко первый попавшийся знахарь. Не настолько глуп Сергей, чтобы, удалив тромб, поверить: его старания и опытность учителя вернут к жизни разрушенный болезнью организм.
У лифта Федор Ипполитович хотел подготовить родственников Черемашко к неизбежному... А после упреков Друзя нырнул в лифт, как побитый пес в будку. Как могло произойти с ним такое, совершенно непонятно.
Досаднее всего — к Сергею не придерешься. Сказанное им в кабинете, на консилиуме и у лифта не нарушало норм взаимоотношений между учеником и учителем: Сергей не позволил себе повысить голос,— наоборот, в нем было столько почтительности. Но глаза... В них, казалось, то появлялись, то гасли вспышки, как при электросварке, и эти вспышки прожигали насквозь.
Такие глаза бывали у Оли, когда ее воспитательные приемы действовали не сразу.
Так ведь Оля была совестью Феди!
А кто такой Друзь? Какое, черт возьми, он имеет право помыкать своим спасителем?
Федор Ипполитович вскочил с кресла, опять сел: ноги совсем обмякли. Тоскливо заныло сердце... Ударить кулаком по столу — даже на это сил нет...
Долго сидел отмеченный многими знаками отличия ученый, ожидая, когда же успокоится перетрудившееся сердце.
Взгляд его остановился на двух кучках изорванной
бумаги. Почему не прикоснулась к ним Ольга? Чего она хочет этим добиться?
А когда утихла боль в груди, на губах у Федора Ипполитовича появилась недобрая усмешка.
Не такой, значит, Сергей смирный и безобидный. Не раз и не только от «левой руки» слышал об этом Федор Ипполитович. Но пренебрежительно отмахивался: столько лет Друзь у него на глазах, он знает его как свои пять пальцев... Видно, недоглядел, не понял, на какое притворство способен этот молчальник. И конечно же карьеристские устремления ему не чужды. Он давно, по-видимому, ждет случая, чтобы внезапным ударом сбить с ног того, кому должен был бы каждое утро и каждый вечер бить земные поклоны.
Вот и дождался Федор Ипполитович...
И с каким восхищением глядел на своего приятеля Игорь!
Сразу попав в больное место, Сергей весь день не давал Федору Ипполитовичу опомниться — то и дело ошарашивал его. За все, так сказать, сердечно отблагодарил того, кто не дал ему окочуриться, сделал человеком. А теперь, вероятно, злорадствует вместе с Игорем: после такого нокаута не скоро, мол, придет в себя старик.
Ну, это бабушка еще надвое сказала!
Не так-то просто даже недозволенным приемом положить на лопатки закаленного борца. Пусть Федор Ипполитович не сразу ответил на удар. Но завтра Друзь на собственной шкуре испытает, как разделывается с заговорщиками старый Шостенко! Фармагеева писанина — только подснежники. Дальше будут и фиалки, и ландыши, и розы. А там пойдут и ягодки. Жалости ни Сергей, ни Игорь не дождутся!
Что же касается дочери, то и она получит по заслугам. Пусть только появится.
Не обойдет Федор Ипполитович своим вниманием и слишком уж озабоченных его судьбой авторов разорванных эпистолий. Он ответит им немедленно! Он будет воплощением деликатности. Но с первых же строчек им станет ясно, кто такой профессор Шостенко и какие они невежи и невежды. А вскоре и на деле он покажет им — и не только покажет! — что отпевать его рано. Пороху для своей пороховницы ему не занимать!
Рука потянулась к ближней кучке, придвинула ее. Федор Ипполитович начал поспешно разбирать обрывки, складывать их.
Коль отвечать, так под горячую руку!
За этим кропотливым занятием и застала его Татьяна.
Увлекшись, Федор Ипполитович не услышал, как стукнула входная дверь, как дочь вошла в кабинет. Лишь когда за его спиной неожиданно послышалось: «Помочь тебе, папа?» — он вздрогнул, будто застали его за чем-то постыдным. Но не торопясь накрыл газетой наполовину сложенное письмо из Свердловска и буркнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79