Да и Самойла Евсеевича только что турнули... Откуда это в вас, Сергей Антонович?
Друзь смущенно отвернулся.
Танцюра стал делиться новостями с Игорем:
— Знаете, этот Вадик догадалась еле в себя пришел утром. Ему показалось, что Сергей Антонович гонится за ним... Правильно, с предателями так и надо. Послушали бы вы, как эта крыса хвасталась передо мной своим умением вовремя драпануть с корабля. И меня соблазнял: работать, дескать, будешь, где захочешь и над чем захочешь. Ну, я ему ответил... Чтобы не услышать от меня этого снова,— вы видели, как он улепетнул отсюда... И еще одно я понял из его признаний: не простит Евецкий Сергею Антоновичу ни тогда, что он сумел повлиять вчера на профессора, ни удаления тромба у Черемашко...
Друзь слышал слова Танцюры словно сквозь вату. Поэтому ответил не сразу:
— Так что же вы принесли, Александр Семенович?— Он хотел сесть, но Игорь не выпустил его из объятий.— Благодарить надо не меня, Игорь. Тебя предложил мне Федор Ипполитович... Татьяна Федоровна передала тебе наш разговор? Ты помирился с отцом?
— Не совсем... Все теперь зависит от Василя Максимовича.
Хоть и понимал Друзь, что многое пришлось Игорю передумать за ночь, все же поправил друга:
— Нет, только от тебя... Федора Ипполитовича я поблагодарил за нового помощника. Но тебя предупреждаю: дашь волю своему мальчишескому самолюбию—- тогда пеняй на себя... Что ты делал у Черемашко с нашим патофизиологом?
— У Виктора Валентиновича есть несколько интересных соображений. Когда я пришел в первую палату после пятиминутки, он уже был там.
Друзь освободился от дружеской руки. Задумчиво всматриваясь в Игоря, сказал:
— Одного ты еще не понимаешь. Мы — это уже не нас трое да Черемашко. Виктор Валентинович — пятый. Я целое утро думаю, как много может дать он Василю Максимовичу, а он сам к нам пришел... А сколько добрых слов мы услышали на пятиминутке! Завтра с нами будут все, кому надоело топтаться на месте... Поэтому не смей трогать Федора Ипполитовича, пока мы окончательно не убедимся, что ему дороги не такие, как Евецкий. Тем временем... Посмотри, как не терпится Александру Семеновичу показать свою добычу.
Танцюра только этого и ждал — начал, чуть не захлебываясь:
— Во-первых, никакой я вам не Александр Семенович. Сашко или Санько — это уж как вам больше нравится.— Он вытащил из-под халата целую папку и поднял ее над головой.— Это собрание документов необычайной ценности. Среди них история болезни, с приложениями к ней, Анатолия Панасовича Вильшанского, бухгалтера какой-то инвалидной мастерской, пятидесяти четырех лет, не по своей вине покойного. Почти полная аналогия с нашим Василем Максимовичем. Потому «почти», что его организму с организмом Черемашко не сравниться. И все-таки Вильшанский должен был выздороветь. Предупреждаю: хотя более трех лет эта история болезни пролежала в архиве больницы, выклянчить ее мне удалось лишь на один день. Вечером ее нужно вернуть. Ну, да я всю ее перепишу.
— Дайте! — нетерпеливо протянул руку Друзь.
— Нет, Сергей Антонович,— торжественно возразил Танцюра.— Сперва я позволю себе несколько слов. А то вы посмотрите эту документацию на скорую руку, а тут в каждую строчку нужно вчитываться... Вильшанский умер на восемнадцатый день после операции. Кишечник уже работал. Швы давно были сняты. Никаких интоксикаций. Давали ему и антикоагулянты,— правда, лишь одну салицилку. Дикумарин тогда только что появился, применять его смелости не хватило. Но Дикумарин также не спас бы. Посмертное вскрытие показало: тромб в артерии, точно такой же, какой вы, Сергей Антонович, так
красиво удалили вчера у Черемашко, не рассосался, а перекрыл аорту... Вот вам и вчерашние заверения Самойла Евсеевича... А теперь будьте любезны!
Величественным жестом, как добытое в бою знамя, Танцюра передал патрону свою добычу.
Долго в ординаторской стояла тишина.
Две головы низко склонились над папкой. И чем дальше, тем медленнее перевертывались страницы: по нескольку раз перечитывалась каждая строка.
Третья голова заглядывала в папку через первые две. И время от времени в ординаторской слышалось негромкое насвистывание.
«Смело, братья! Ветром полный, парус мой направил я...»
Куда-то далеко отошло все, что целое утро не давало Друзю дышать полной грудью.
Во время обхода Самойло Евсеевич, как всегда, не отставал от профессора ни на шаг, в палатах стоял, как часовой, за его стулом, ловил каждое слово шефа. Но сегодня он ни разу рта не раскрыл. И вид у него был совершенно отсутствующий.
Значит, Сергей выполнил поручение более чем добросовестно.
Догадавшись об этом, Федор Ипполитович не удивился: он начал уже привыкать к мысли, что пословица «в тихом омуте черти водятся» и ей подобные не утратили своего значения по сей день. И, странное дело, эта мысль, как и молчание «левой руки», потешала профессора.
В тех нечастых случаях, когда профессор был недоволен Евецким, он, не стесняясь в выражениях, высказывал свое недовольство ему в глаза. И отнюдь не келейно. Евецкий не обижался. Некоторое время он старался не попадаться шефу на глаза. А при встрече являл пример того, как подчиненный должен относиться к стихийным проявлениям темперамента руководящего товарища. Но при первом же удобном случае начинал вспоминать,
сколько лестных предложений он получил за последнее время и как их отверг, потому что возможность работать вместе с таким ученым, как Федор Ипполитович Шостенко,— для него превыше всего.
До извинений Федор Ипполитович не унижался, а небрежно советовал Самойлу не повторять глупостей,— тем все и кончалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79