Или их жизнь ценнее прикованных к постелям в нашей клинике и нуждающихся в срочной помощи?
Евецкий попытался остановить егоз
— Драгоценнейший Федор...
— Это вы драгоценнейший,— оборвал его профессор.— После каждого пациента на вашем столе остается полсотни.—Голос Федора Ипполитовича снова перешел на фортиссимо.— Но в этом самом вы обвинили сегодня девушку, которая продежурила ночь в первой палате. Да еще черт знает каких гадостей нагородили мне о ней и Друзе. А теперь рассчитываете: Хорунжая, дескать, все равно умрет, так пусть это будет не после моей операции, а Друзя? Мало того, что вы плут и торгаш, вы еще и трус!
Не оробел Евецкий и теперь: внезапные взрывы шефа для него не новость.
— Ну, если вам кажется, что положение Хорунжей так серьезно...
Профессор не дал ему закончить:
— Сидите дома! Друзь, вероятно, уже приступил к операции. Увидев вас... Он раскусил смысл вашей затеи с фармагеевской мазней. Представляете, как подействует на него ваше появление?
Евецкий как бы пожал плечами,
— Я так и не понял, Федор Ипполитович...
— Завтра способность понимать меня к вам вернется. Я об этом позабочусь.
Если бы в дверях кухни не появилась Ольга, Федор Ипполитович с такой силой положил бы трубку, что от телефона остались бы осколки.
Ольга молчала.
Когда трубка легла на место, не пошевелилась.
И хорошо, что молчит. А то бы...
Злости научный руководитель института так и не сорвал. Того, что в глубине души шевелится, не заглушил. Наоборот, все там как бы обросло иголками: для Самойла твоя ругань пустяк, а ты и перед самим собой не можешь оправдаться.
Добром разговор с Ольгой не закончился бы... Даже Костя Грушин не справился бы с расстроенными чувствами своего друга.
Выпрямившись, словно на параде, с высоко поднятой головой,— пусть мир рушится, а перед Ольгой я на коне— Федор Ипполитович возвратился в кабинет.
Однако, промаршировав до угла и повернув, увидел: дверь открыта, Ольга переступает порог.
Федор Ипполитович тем же церемониальным шагом направился в противоположный угол.
Ольгу это не смутило. Прикрыв двери, она прошла к дивану. Села. Оперлась локтями на колени и замерла в этой безнадежной позе.
Молчание тянулось долго.
Лишь когда часы протяжно и тоскливо пробили половину девятого, Ольга сказала:
— Ты еще не опоздал, Федор!
Федор Ипполитович притворился непонимающим:
— Куда?
— Куда никогда не опаздывал.
Федор Ипполитович поглубже засунул руки в карманы, прошел из угла в угол раз/другой... Кажется, ясно показал свое отношение ко всяким напоминаниям,
Но Ольге было не до его амбиции.
— Почему ты кричал на своего любимца?
Федор Ипполитович нехотя огрызнулся:
— Заработал.
— А кто в этом виноват?
Федор Ипполитович не привык отвечать на такие вопросы. Прогулки своей он не прекратил.
Тогда Ольга начала:
— Медики... руководители... воспитатели... На весь
мир шумите о святости своего призвания, а на деле...
Человек умирает, а вы сидите дома. Ученика, который ради вас готов голову сложить, толкаете в яму. Только и заботы у вас, как переложить ответственность на другого.
В голосе Ольги стали прорываться знакомые нотки: защелкал тот самый кнут, о котором Федор Ипполитович теперь вспоминает лишь в бессонные ночи.
— Как низко ты упал, Федор! Пока ты смотрел вперед и держал вожжи обеими руками, ты умел требовать от Евецкого. А теперь...
Она обессиленно махнула рукой.
— А теперь? — переспросил Федор Ипполитович.
— Чем ты лучше его? Только тем, что не научился гнаться за длинным рублем. Зато Евецкий моложе тебя... хитрее и изворотливее. Не понимаю, почему он еще не сел на тебя верхом...
Федор Ипполитович не стерпел:
— Ты хоть соображаешь, что мелешь?
— Сейчас ты тоже сообразишь. Я еще не все сказала.
Ольга выпрямилась. Голова ее поворачивалась вслед за Федором Ипполитовичем, и он почти физически ощущал, как пронизывает его взгляд жены. С какой стати она вмешивается не в свои дела?
Но воли своему нраву он не давал.
— Говори...
— И скажу.— Голоса Ольга не повысила, но сколько едва сдерживаемого гнева появилось в нем! — Думаешь, если я молчу, то мне безразлично, что творится в институте. Я все знаю. Слышала и о той девушке, которую ты, словно сводня, цеплял к Сергею. Кроме тебя, о ней никто еще не говорил гадостей... И о Сергее я знаю больше, чем ты.
— Рада, что наша Татьяна бросилась ему на шею?..
— Было время, когда ты гордился Сергеем.— Голос опять стал резким.— А ведь никого более способного, чем он, в институте в последнее время не появилось. Да если бы и появился... Как тебе не стыдно!.. Не перебивай меня, Федор. О Татьяне и Сергее я еще скажу. Сначала послушай о себе.
— О, пожалуйста...
— Известно ли тебе, что по всем углам в институте
шепчутся: Шостенко вот-вот придется уступить свое место. Знаешь, кому? Евецкому.
Федор Ипполитович на секунду замер, затем торжественно поднял вверх руки.
— И ты столько времени скрывала такую сенсацию!.. Откуда у тебя эта склонность к коллекционированию сплетен? Раньше ничего подобного я за тобой не замечал.
И это не подействовало на Ольгу.
— Да, я молчала. Думала, что ты просто споткнулся. Или тебе трудно сразу разобраться в том, что происходит. Коммунист из тебя получился еще хуже, чем хирург и ученый. И выскрести из себя все, что копилось столько лет,—для этого у тебя нет времени. Я верила, что в конце концов ты снова станешь прежним — каким был до войны и на войне. Верила, что у тебя ничего не осталось от того глупого, самодовольного пижона, каким ты был тридцать шесть лет тому назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79