Иногда мне кажется,— от , предыдущего поколения мы... нет, еще не оторвались, но вперед рвемся куда решительней, чем оно. В этом, по- моему, все дело... Процесс вполне закономерный. Каждое новое поколение обязано пойти дальше предыдущего... Тебе еще не кажется, что я несу чушь?
Верная своему обещанию, Надийка ничего не ответила. Только озадаченнее стали ее глаза.
Игорь попытался выразить свои мысли яснее:
— Одним словом, мы, наше поколение, родились в пути и находимся в непрерывном и все убыстряющемся движении. Сергей, например, в свои пионерские годы пел: «Наш паровоз, вперед лети!» Мы с тобой на кострах пели уже другое: «Ведет самолет комсомолец-пилот». И безоговорочно верили, что уже «близится эра светлых годов»...
Брови Надийки шевельнулись, в глазах появилась тревога: почему у Игоря так растекаются мысли?
Если до сих пор хмурый взгляд Игоря блуждал по комнате, ни на чем не задерживаясь, то теперь он неотрывно смотрел на жену. В голосе- появилась грустная усмешка:
— Мы так свыклись с непрерывным движением, что и в коммунизме не будет у нас остановки: для нас коммунизм станет лишь этапом пути. И смерть мы встретим на ходу, как солдаты, идущие в наступление. Поэтому наше поколение так напряженно смотрит только вперед, забывая, что надо хотя бы изредка оглядываться... Только после встречи с Черемашко, точнее — после сегодняшней операции, я впервые спросил себя: а что у меня позади?.. Ты помнишь, как терзала меня смерть от такой же болезни в нашей больнице? Я успокаивал себя тем, что подобный случай — как ушиб локтя: боль нестерпимая, но скоропроходящая. А сегодня мне стало страшно: значит, не только отцу, но и мне не так уж трудно оправдать себя... После того, как Сергей... Подумать только — он несколькими обыкновенными словами разбудил у своего полубога совесть, заставил его припомнить чуть лице все, что тот знал и умел, сделал с отцом то, чего не могли добиться ни я, ни Таня... Так вот, после того, как этот недавний рак-отшельник неожиданно отказал мне в элементарной дружеской услуге, я еле сдержал свою злость. А теперь злюсь на себя: почему Сергей знает моего отца лучше, чем я или Татьяна?
Одним глотком Игорь опорожнил свой стакан. Полез было за папиросой. Но оглянулся на спящего сына и выдернул руку из кармана.
Жена снова налила ему чаю.
— Очевидно, не глупые нотации читать отцу, а почаще ставить себя на его место — вот что я должен делать. А я лишь сейчас начинаю понимать: отца в какой-то мере таким сделало его время...
Игорь навалился локтями на стол; надо было как можно скорее перебрать в памяти все, от чего он так долго отмахивался.
— Очень трудно разобраться во всем, что пришлось испытать отцу. Когда формировался его характер, меня не было на свете. Какая тогда была жизнь,— об этом мы с тобой знаем лишь по книгам да по рассказам... Твоему отцу нет и пятидесяти: сознательную жизнь он начал после Октябрьской революции. И жил в совсем ином окружении — шахтерском. Моего с ним не сравнишь... Вот и разберись, за что мы имеем право спросить с профессора Шостенко, а в чем он ни перед нами, ни перед советской наукой не виноват.
Рука Игоря снова полезла в карман. Но ничего не вытащила и на этот раз.
— Родился мой отец в прошлом столетии. Сознательная его жизнь началась задолго до Октября. Если бы не революция, не знаю, что из него вышло бы. Ничего я не знаю и о том, какое детство, какая юность у него были... Есть такое слово «рутина». Вот оно, по-моему, точно определяет среду, из которой вышел Федор Ипполитович Шостенко. В детстве каждый новый день был для него почти точной копией дня минувшего. В семье все считали, что подняться на одну ступеньку общественной лестницы— счастье, а сойти на нижнюю — трагедия... Конечно, происходили и тогда знаменательные события: революция пятого года, первая мировая война. Но в пятом году отец был в первом или во втором классе гимназии. Отзвук революционных событий вряд ли проникал сквозь толстые стены казенных гимназий, особенно к ученикам младших классов. Первая мировая война, кажется, разбудила что-то и в отце. Но, повторяю, только Октябрьская революция сделала из отца человека. А он думал, что ему просто-напросто необычайно везет. Нет, способностями своими он не пренебрегал. В этом очень много помогла ему мама. Это она добилась, что в конце концов он всего себя отдал больным, ученикам, науке... Только шесть или семь лет тому назад я начал замечать, что мой отец мало-помалу теряет все лучшее, что у него есть...
Игорю казалось, будто он не о родном отце рассказывает, а стоит у постели больного, и, запрятав свое волнение так глубоко, что и сам его почти не ощущает, ищет причины старой, но не ясной ему болезни.
Не замечал он и того, как все тревожнее становятся глаза жены, как она порывается спросить о чем-то и каждый раз сдерживается.
Игорь продолжал:
— От него начали разбегаться самые способные ученики... Да ты слышала об этом тысячу раз,— перебил он себя, так как Надийка пожала плечами.— Но ведь я впервые думаю о том, почему же отец топчется на месте. Во многом он все-таки сам виноват. Чтобы вести науку вперед, одной одаренности мало. Тем более — научные
интересы у моего отца не выходили за рамки тех разделов биологии, которые обслуживают хирургию. Развитием точных наук и техники он не интересовался, хотя постоянно пользовался и рентгеном, и электрокардиографом, и другими приборами. Теория относительности, квантовая механика, строение атомного ядра — какое до этого дело хирургу? А в наше время даже узкому специалисту так думать нельзя. Отец не заметил, что биология с медициной даже не пересели, а на ходу перескочили из поезда в реактивные самолеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79