Не по себе стало и Игорю. Может быть, и меняет свои позиции Шостенко-старший. Но ведь и себя ему надо бы переделать!
Танцюра сорвал с головы шапочку, взъерошил волосы и признался:
— То все было ясно. А теперь... — Он встряхнул головой. — Круто поворачивает старик. Но куда?
Буда-Розальский все еще был бледен. Хоть и умеет он владеть собою, но не привык еще к монументальному авторитету здешнего метра и равнодушию своего непосредственного, но уже бывшего руководителя ко всему, кроме собственной карьеры и любовных похождений. Невозмутимость Буды-Розальского — единственный и не очень надежный способ самозащиты. И хотя ясно теперь, почему Сергей советовал ему держаться поближе к Игорю, не знает Корнелий, как вести себя с новым патроном.
Дотронувшись до колена юноши, Игорь сказал:
— Ну что ж, Корнелий Аполлонович, пойдемте в семнадцатую. Помогите мне разобраться в ее особенностях.
Буда-Розальский ответил, не глядя на него:
— Я предполагаю, что больные и медперсонал не будут удручены сменой ординатора. Вот и все особенности. Что же касается меня...
. Рука Игоря легла на колено юноши.
— Какие к нам предъявлены требования, вы слышали. Для меня это означает, что семнадцатая должна быть лучшей палатой не только в женском отделении. Если и вы так думаете, общий язык мы с вами найдем.
Так и не взглянул Буда-Розальский на своего нового патрона. Молча встал. Стараясь идти не спеша, направился к двери. Но чем ближе подходил он к дверям, тем розовее становились его уши, тем заметнее ускорял он шаг.
Проводив его взглядом, Танцюра сказал:
— До вчерашнего вечера мне тоже казалось, что этот парень и его повелитель — два сапога пара. А вчера... Он не за пульсом Хорунжей следил, а священнодействовал. Разве вы не заметили, как искусаны губы у него? Это он вчера за вас и Сергея Антоновича переживал... После операции мы немного с ним поговорили. Наслушался я, в каком черном теле держал его Гри-Гри. О том, чтобы уйти из нашей клиники, ему не сегодня пришло в голову.
Пора и Игорю идти отсюда: принять семнадцатую надо немедленно. Жаль только, что из-за этого не придется побывать на «общем собрании» в первой палате.
Поднявшись, Игорь взял Танцюру под руку.
— Пойдемте, Саша... Это замечательно, что вы заботитесь о новых членах нашего коллектива... Верхом на Корнелии я ездить не собираюсь. Но будьте и вы ему другом.
— Об этом меня просить не нужно.—Танцюра на секунду задумался.— По-моему, ваш отец, Игорь Федорович, собирается лечь на новый курс, и произойдет это тем скорее, чем крепче будет наш небольшой коллектив.
Игорь пожал ему локоть.
— Значит, от вашего предубеждения против Сергея у вас ничего не осталось?
На мгновение во взгляде Танцюры промелькнуло что- то похожее на огорчение.
— Это совсем другое дело..,
Игорь обнял его за плечи.
— Все будет хорошо, Саша. Своего вы умеете добиваться... Я не открою чужой тайны, если скажу вам, что в самое ближайшее время мы погуляем на его свадьбе. Вам, конечно, от этого не легче: соперников у вас, можно сказать, не поубавилось.
Погруженный в свои переживания, Танцюра промолчал.
Когда Игорь поднимался на второй этаж, дорогу ему преградили те двое врачей, что вошли в женскую ординаторскую в неподходящую минуту.
Один из них, с сединой в висках, был лет на пять старше Сергея. Другой — в круглых, несколько старомодных очках —приблизительно того же возраста, что и Игорь. В ординаторской они и двумя словами с новым коллегой не перемолвились.
Теперь старший подошел к Игорю со смущенной улыбкой.
— Оказывается, нам нужно познакомиться поближе, Игорь Федорович. Тематически ваша и наши палаты разнятся мало. Кроме того, мы и ближайшие соседи. Я орудую в восемнадцатой, мой друг — в шестнадцатой. Кое- что мы о вас знаем и считаем необходимым предупредить вас... Как вы считаете,— обратился он к ровеснику Игоря,— хватит ли сказанного мудрому?
Младший коллега подтвердил:
— Вполне. Чтобы все у вас пошло хорошо, Игорь Федорович, принимая палату, самым тщательным образом проверьте документацию на каждую больную. Возможно, там все в порядке. Но... лучше, если вы будете знать это точно.
Войдя в кабинет, Федор Ипполитович с силой захлопнул дверь. И хотя незакрепленный запор английского замка щелкнул достаточно громко, попробовал дверь плечом: как следует ли она закрылась? Убедившись, что к нему никто не проникнет, профессор позволил себе перевести дух и начал не спеша, задумчиво проверять ширину кабинета: шесть шагов туда, шесть шагов обратно.
Он не узнавал себя.
Чуть ли не полчаса удерживался от того, без чего не проходила ни одна пятиминутка. Не разрешил себе ни одной резкой фразы.
А разве не заслужил Фармагей, этот сукин сын, чтоб от него мокрого места не осталось? И как подмывало гаркнуть на Евецкого, чтобы этот иезуит сидел тихо, ловил каждое слово и принимал его на свой счет!
А Игорь...
Отец, можно сказать, через самого себя переступил, дал сыну возможность показать себя с лучшей стороны. А он — Фармагей, видите ли, не так уж и виноват: его, мол, так здесь воспитали. Едва почувствовал твердую почву под ногами и — на тебе!—уже выкидывает старые коленца!
И никого это не возмутило. Все вели себя так, словно их это не касалось... или были согласны с Игорем..,
Конечно, споры на пятиминутках явление здесь редчайшее. Так уж повелось, что высказывались лишь научный руководитель, его «руки», изредка выскакивал со своими туманными замечаниями Каранда, а остальные изредка задавали для приличия вопросы. Хорошо налаженный и выверенный механизм работал без перебоев и точно выполнял волю стоящего у пульта управления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79