Вот только — снимает ли такое «поение» чувство жажды? А оно мучит непрестанно, отнимает у больного силы.
Поэтому...
Мгновенно исчезли камни из головы. Сонливости как не бывало. Друзь вскочил, стал одеваться.
Как можно скорее в клинику! И если Черемашко стало хоть немного хуже, Друзь позвонит Виктору Валентиновичу, упросит немедленно приехать в институт...
Кое-как одевшись, Друзь на цыпочках прокрался в кухню. Чтобы не разбудить мать, света не зажег. Протер глаза мокрым полотенцем. Есть не хотелось, но день будет не легче вчерашнего, надо чем-то подкрепиться. В темноте стал шарить там, где мать хранила еду...
Внезапно вспыхнул свет. От неожиданности Друзь на что-то наткнулся.
У двери стояла мать в наскоро накинутом платье и заспанно щурилась на сына.
— Фу-фу! — облегченно вздохнула она.— А мне почудилось— вор. Проголодался среди ночи?
Друзь смущенно поднял опрокинутую табуретку.
— Да нет... Просто припомнилась одна вещь. Очень нужная моему больному. Вот и...
Мать снова вздохнула:
— Не слишком ли много ты берешь на себя? Ведь ты у меня...
Друзь остановил ее шуткой:
— Я у тебя, мама, только начинаю в силу входить. Кроме того...
Странные слова вертелись у него на языке:
«Вот-вот тринадцатый год второй моей жизни минет, а я все еще наверстываю отнятое у меня войной. А когда наверстаю и будут и у меня ученики, обязательно останется в них что-то мое, как навсегда стало моим лучшее в Федоре Ипполитовиче».
Нет, ничего не сказал Друзь: даже перед самим собой совестно так бахвалиться.
Мать сказала:
— Прежде чем бежать в клинику, побрейся. Так за-» рос — всех больных перепугаешь. А я уж соберу тебе по-» завтракать.
Целый час добирался Друзь до института. Пришел туда в половине седьмого.
На всех этажах стояла такая тишина, будто в клинике ни живой души. Значит, все в порядке. Но тревога Друзя не улеглась. На третий этаж он поднялся, не заметив лестницы. Лишь перед первой палатой замедлил шаги, даже на цыпочки поднялся, чтобы не всполошить ни Василя Максимовича, ни Женю.
Дверь в палату раскрыта. В неярком свете лампочки- грибка Женя казалась белой тенью. Она застыла в своем кресле, всем телом подавшись к койке. Чувствовала себя, наверно, солдатом первого года службы, поставленным на самый ответственный пост.
Увидев больного, Друзь облегченно вздохнул.
Черемашко лежал навзничь, в той позе, в какой его положили вчера. Глаза были закрыты. Одеяло равномерно то поднималось, то опускалось. Неужели его сон так крепок и глубок? Хорошо, если так...
Как бы почувствовав, что на пороге кто-то стоит, Женя оглянулась. Глаза ее засветились.
Друзь невольно улыбнулся. Впервые в жизни эта девушка провела бессонную ночь возле приговоренного к смерти больного, замучили ее всякие страхи, измотало ни разу не испытанное напряжение. Для нее эта ночь — как первый бой для необстрелянного солдата. И сделала она все, что от нее требовалось. Вот и обрадовалась.
Беззвучно, не скрипнув креслом, Женя поднялась, проскользнула в коридор. Остановилась там, откуда ей виден был Черемашко. Друзю обо всем доложила коротко, словно ночь эта сделала ее опытной, ко всему привыкшей медицинской сестрой.
— Ночь прошла спокойно. Василь Максимович просыпался не очень часто и почти сразу засыпал. Он очень разговорчив. Но чувствует себя сейчас не хуже, чем перед операцией.
Но глаза ее не гасли.
— Много пил?
— Нет. Несколько раз пососал влажную марлю. До
полуночи пробовал разговаривать — о чем угодно, только не о своей болезни. Ни одной жалобы. Не было и бреда.
— Спасибо, Женя,— сдержанно, как бы не замечая ее волнения, сказал Друзь. И, вспомнив позавчерашнее, поздоровался: — Доброго вам утра.
Женя коротко кивнула, как он в воскресенье:
— М-м... угу!
Друзь хотел бесстрастно спросить:
— Вы, наверно, устали?
А получилось озабоченно.
Голос Жени, хоть и приглушенный, зазвенел: •
— Да что вы, Сергей Антонович, какая там усталость! Дежурить около больного, которого все, кроме вас и меня, считают безнадежным, видеть, что правы мы, а не они,— такого в моей жизни еще не было. Я не заметила, как прошла ночь. Который теперь час?
— Скоро семь.
Женя посочувствовала Друзю:
— А вы сегодня, как видно, и не ложились. Из-за Ва- силя Максимовича?
Кажется, Друзю удалось притвориться, что он не расслышал.
— Когда Черемашко проснется, позовите меня. Я буду в ординаторской.
До ординаторской он дошел, твердо ступая. Не оглянулся, не пожелал видеть, как померкли девичьи глаза, как побрела Женя в палату, как застыла на своем кресле в той же напряженной позе.
В ординаторской Друзь подошел к телефону, протянул к нему руку. Но трубки не снял. И не сразу собрался с мыслями.
...Спать, как можно дольше спать — вот что необходимо Василю Максимовичу. Спать сегодня и завтра. Надо во что бы то ни стало добиться, чтобы окружающее ничем не привлекало его внимания, чтобы жажда не казалась ему нестерпимой, чтобы ни в чьем взгляде он не увидел ни малейшего признака тревоги. И ни над чем он не должен задумываться. Тогда организм сам отыщет резервы для скорейшего восстановления сил. А помогать ему в этой борьбе на первых порах нужно вливанием прямо в кровь, в лимфатическую систему, в мышцы глюкозы, антибиотиков и иногда наркотиков. Следует попробовать и инъекции такого мощного тонизатора.
Мысли эти возникли у Друзя еще вчера. Но главным тогда была операция. А сегодня необходимо разработать точный план ухода за оперированным на ближайшие дни.
Почему же и дома, и когда он бежал как сумасшедший к трамваю, и в трамвае думал не про сон, и о том, что больному необходимо в самую первую очередь — ни одной мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79