Федор Ипполитович пытался перебить его, но Юлиан сидел на своем коньке крепко.
— Хочешь сказать, что твое творческое горение не угасло и по сей день? Так я тебе и поверил! Творческий огонь требует усиленного питания. А где ты его берешь? Творец, скажешь, находит свою радость в своем же вдохновении? До определенного момента — возможно. А потом эта радость становится будничной. И ты живешь с ней, как с нелюбимой женой... Так вот, пока ты еще не развалина, перебирайся туда, где будешь на виду у тех, кто поддержит твое горение не только тепловатыми словами да снисходительными аплодисментами, но и более существенными вещами: станешь еще и общественным, а то и государственным деятелем, лауреатом, академиком. 1
И все откровеннее становилась хорошо знакомая усмешка авгура. А ведь раньше Юлиан не был карьеристом!
— Что же вы молчите, ваше превосходительство? — саркастически бросил гость.— И о чем так глубоко задумались?
Федор Ипполитович смел со стола какую-то пылинку.
— Не о твоем предложении, Юль...
— Ждешь, чтобы я назвал тебе институт в Киеве? А какая разница? Ведь разговор идет не о науке. Оправа для твоих талантов, поверь мне, будет достойной.
Федор Ипполитович напряженно вглядывался в полированную поверхность стола.
— Давно, Юль, я не видел тебя на сцене. Думал, что сегодня ты прежде всего расскажешь о своих артистических победах. Только ими и можно доказать, что та статья — ложь. А ты об этом — ни звука.
Призывая в свидетели небо, Юлиан молча воздел руки и глаза к потолку,
— Вот мне и кажется,— продолжал Федор Ипполитович,— из своего творческого капитала ты много растерял за последнее время. Вернешь ли ты растранжиренное в новом театре?
Юлиан еще небрежнее развалился на диване. Прикрыл рукой рот, скрывая зевоту.
Это не остановило Федора Ипполитовича: чем больше ершится Юлиан, тем необходимее ему дружеское слово.
— Впрочем, всего ты не промотаешь. Здешний театр не позволит: ты не сам приобретал, а вместе с ним. Как разобрать, где твое, а что принадлежит твоим бывшим друзьям...
Юлиан уже со злостью проговорил:
— У кого ты насобачился читать проповеди?
— Послушай моего дружеского совета,— продолжал Федор Ипполитович.—Забудь о том, что приехал переманивать отсюда молодых актеров, и спроси себя: не возвратиться ли мне в родной дом?
Юлиан вытаращил глаза.
— Да что с тобой, Федя? Неужели от той статьи у тебя затмение?
— Да при чем тут она?
Юлиан рассмеялся. И хоть первому актеру республики этого уменья не занимать, хохот его не был совершенством.
— Я очень обиделся на автора статьи,— дождавшись тишины, сказал Федор Ипполитович.— И как я обрадовался, когда услышал по телефону твой бодрый, уверенный голос: такого молодца, как ты, даже разрывная пуля не возьмет!.. А сейчас мне еще обиднее: смотрю и не знаю, кто ты — все еще артист или прожженный карьерист.
Юлиан выпрямился. Его губы побелели. Холодным взглядом окинул он Федора Ипполитовича.
— А хотя бы и так! Артистом я снова стану, когда у меня будет театр. Ты первый увидишь, вырос ли я как актер, расцвел ли мой режиссерский талант. Увидишь и вместе со всеми будешь носить меня на руках!
— Охотно понесу,— печально согласился .Федор Ипполитович,— если забуду в твоем театре сегодняшний вечер...
— Браво, Федя!—снова натянуто засмеялся Юли- ан.— Видно, ты не забыл спектаклей, которые мы когда-
то вместе разыгрывали: громкие слова произносишь так, словно они на самом деле из твоего сердца. И тебе бы так в министерстве поговорить!
Если бы перед ним сидел не старый друг, Федор Ипполитович прекратил бы эту беседу. Да и часы тягуче прозвонили девять —напомнив, что хирург Шостенко сегодня не все еще сделал.
Конечно, Юлиан мерил на свой аршин, напоминая о нем кому-то. Все-таки это было проявлением дружбы. И Федор Ипполитович должен отплатить Юлю тем же. Может быть, Юль еще не окостенел в своем делячестве— вспомнит, что есть у него родная хата, что не нужно ему тратить себя на сооружение новой...
Юлиан гнул свою линию:
— Вернемся лучше, как говорят французы, к нашим баранам. Что передать от тебя в Киеве?
Федор Ипполитович пожал плечами:
— Неужели ты ничего не понял?
— То, что ты мне сейчас тут плел,— это, я понимаю, для очистки совести. Но ведь ты сейчас не на трибуне...
Федор Ипполитович прикусил губу, но заставил себя отвечать спокойно:
— Видно, неважный я еще коммунист. Но если я и приеду в Киев, то только по делам нашего института. Да будь я сейчас в зените, я бы гнезда своего все равно не покинул.
Юлиан театрально поднял руки.
— Впервые вижу такого идиота! — Но, заметив, как перекосилось от гнева лицо собеседника, переменил тон.— А если партия прикажет тебе возглавить киевский институт?
Сдержал себя и Федор Ипполитович.
— Партия — не ты, Юлиан. Партия поймет, что без тех, кто еще не ушел от меня, я — ноль.
— Попробуй объяснить мне. Только без камней в мой огород.
Юлиан демонстративно подпер голову руками. На его лице появилось такое выражение, с каким умный слушает дурака. Но глаза у него — такие же, как сорок один- год тому назад, когда он не попрощался с провожавшими его в Москву, с Федей.
— Попробую,— не сразу начал Федор Ипполитович.— До зенита мне теперь дальше чем когда-либо... Когда ты переезжал в столицу, я тоже верил, что твои соратники перестали расти, а не ты. Верил, что в Киеве ты сразу найдешь журавлей, в ключе которых ты будешь ведущим. А вышло по-иному. Те, кого ты оставил, и без тебя не попали в тупик, их творческий рост не прекратился. А ты... Тебе все надо начинать сначала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79