— С этим задержки не будет,—продолжал наступать профессор.— Сегодня в пять — согласны?
— Да.
— У вас все продумано до последней мелочи?
Ляховский кончиками пальцев притронулся к бородке.
— Я, видите ли, не раз разговаривал об этом с Самойлом Евсеевичем. Должен воздать ему должное, слушал он охотно и высказывал интересные, на мой взгляд, соображения, обещал вот-вот заняться этим... Ему вечно что-то мешало.
«Разве это нужно было Евецкому?» — вертелось на самом кончике языка Друзя.
Но профессор опередил его.
— О мертвых... ни слова,— торжественно произнес он.— Итак, по рукам... К кому из вас мне идти?
Он обвел ординаторов ясным взглядом и вдруг широко улыбнулся.
Во второй половине дня ничего особенного не произошло. В четвертой палате Друзь, как всегда, посидел возле каждого больного. Несколько раз заглянул в первую, но Василь Максимович спал. Договорился с Виктором Валентиновичем о том, чтобы его аппарат вечером был установлен в первой палате, а Танцюра и ночная медсестра освоили его.
Побывал и в семнадцатой. Там сидела мать Хорунжей. Хотя ей было не меньше сорока пяти, выглядела она моложе дочери —так осунулась молодая актриса. Марина Эрастовна пыталась улыбаться, представляя матери Друзя и как виновника того, что ее отец оставлен
на произвол судьбы из-за пустяка, и как своего спасителя. Минут десять Хорунжая мать, не выпуская руки Друзя, то благодарила, то приходила в отчаяние. Друзь не мог справиться со своим смущением, поэтому отвечал взволнованной женщине и успокаивал ее Игорь.
Когда оба друга вышли из палаты, Друзь рассказал о новом консилиуме и его удивительном конце. И мало что понял, когда Игорь при всех, кто был в коридоре, так прижал его к груди, что дышать стало нечем.
В конце дня Друзь, как обычно, записывал в истории болезни сделанное сегодня. То и дело его прерывали телефонные звонки: родственники каждый день по нескольку раз справляются о своих больных...
И вдруг в трубке неуверенно спросили:
— Сергей... Антонович?
Нелегко устоять на ногах человеку, которому сегодняшний день принес столько радости. Друзь прислонился плечом к стене.
— Таня?
Право же, иногда можно тихий смех в телефонной трубке принять за соловьиную трель.
— Вот видите... вот видишь, как мне везет: сразу нашла тебя... Ты ничего не забыл?
— Как можно?
И Друзь испуганно оглянулся: закрыты ли двери, не разносилось ли его восклицание до всему отделению?
— А я забыла.—Она сказала это без огорчения.— В восьмом часу я заступаю на дежурство в редакции. Но хочу тебя видеть. Разговорами по телефону я сыта по горло.
Друзь наконец пришел в себя от неожиданности.
— И я вечером не свободен...
— Я не о том. На обед у тебя будет время?
— Конечно. Между пятью... Нет, в пять ученый совет, а мне на нем до зарезу... Между шестью и восемью, обязательно выберусь.
— Прекрасно! В четверть седьмого я буду ждать тебя в редакции. Второй этаж, тридцать четвертая комната. Пообедаем где-нибудь вместе.
То ли исполинская волна подняла Друзя на седьмое небо, то ли седьмое небо опустилось до уровня ординаторской.
Первое свидание...
Первый час вместе с Таней...
Первый обед с ней...
— Я не опоздаю.
Жду.
Трубка запела короткими тоненькими гудками.
Оставив бланки на столе (потом все запишет), Друзь вышел из ординаторской. И очутился в первой палате. Присел около Василя Максимовича, чтобы дождаться его пробуждения.
Было около семи, когда профессор вышел наконец из института.
До чего же нехорошо получилось: пригласил друга в гости, а сам опаздывает к обеду на целый час.
И все-таки спешить он не будет. Свежий воздух и прогулка —вот что необходимо уставшему человеку для того, чтобы встретиться с единственным другом не в том состоянии, когда сам себе кажешься выжатой тряпкой.
Тем более вечер чудесный. Легкий морозец слегка пощипывает лицо. В свете уличных фонарей видно, как лениво падают лапчатые снежинки. Словно тени, неслышно проходят мимо встречные.
Хлопотливый был сегодня день. И невероятно напряженный. Как когда-то...
Не Черемашко и не Хорунжая этому причиной. Но без них ничего не случилось бы.
Далеко не все ясно с ними. Будь Федор Ипполитович самым гениальным хирургом мира, будь у него под рукой все обещанное министерством, вряд ли помогло бы это. и накопившему моральный капитал, и юной артистке. Если оправдается прогноз многолетнего опыта профессора, для Сергея и Игоря это будет большое несчастье. Но у них все впереди. А в жизни Федора Ипполитовича произойдет самое страшное: он еще раз потеряет Костю Грушина... навсегда уйдет сын... не останется с ним Сергей... и дочь... окончательно увянет Оля...
Нет, не дрогнул профессор Шостенко. Не потянулась его рука к сердцу. Оружия своего он еще не сложил. И не сложит...
Совсем плохо с теми, кто побывал у него после обхода. Правда, только двух он успел принять. Но если так у всех... Обе темы утверждены еще осенью. А авторы что-то бормотали лишь о трудностях со сбором материалов, о своей загруженности текущими мелочами, о недостатке литературы. И ни слова о первых результатах. Хоть и почтенного возраста оба, а смахивали на студентов, которые пришли сдавать экзамены, не заглянув в конспекты или учебники. Слушая их, Федор Ипполитович боялся встретиться взглядом с этими научными работниками: ему было более стыдно, чем им. Правильно вчера сказала Оля: не так руководил своими сотрудниками Дмитрий Кириллович Шанин. Ведь он был им не начальником, а учителем, и окружали его не подчиненные, а ученики...
И то был не последний сюрприз, преподнесенный профессору Шостенко его счастливой сорочкой сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79