— Доброе утро, мой спаситель.
Голос у нее стал слабее. Лицо осунулось..,
— Доброе... Как спалось?
— Не хуже, чем другим. И не лучше.
— А как чувствуете себя?
— Одно меня беспокоит: знают ли в театре, что со мной?
— Ну конечно. Столько звонков оттуда.,.
Хоть за это спасибо Фармагею: вряд ли Друзь сообразил бы утешить этим Хорунжую.
— Я боюсь, что из театра позвонят моим в Киев. А это не нужно, не правда ли?
Друзь уклонился от ответа:
— И это все?
Не улыбка, а лишь желание улыбнуться увидел он в потускневших глазах Марины Эрастовны.
— Жаловаться мне не на что,— тихо сказала она.— Доктор у нас такой любезный. У него столько всяких шуток...
Друзь придвинул к кровати стул, сел и заговорил так, будто Хорунжая не позже завтрашнего дня будет здоровой:
— Даже печень не дает о себе знать? Позвольте, я посмотрю, как она... Нет-нет, я сквозь сорочку: все равно под ней слой марли и клеила.
Едва он притронулся к рубашке над операционным местом, как Марина Эрастовна вздрогнула. И не только около печени ей было больно — осторожные касания Друзя заставили ее прикусить губу...
На пороге появилась медсестра, испуганно оглядела всех и отступила от двери, чтобы пропустить нового посетителя.
Вошел Федор Ипполитович. Вид у него был как всегда — смесь властности и дружелюбия. Ничто не напоминало о громах и молниях в конференц-зале. Сопровождающих он остановил у порога. Только Фармагею жестом велел подойти к Хорунжей.
Как вести себя при больных, Гришко не забыл. Но взгляд его задержался на Друзе: «Если что, выручай, братец!»
За однокашников в любых случаях надо заступаться. И Друзь незаметно кивнул ему.
Федор Ипполитович неторопливо опустился на освобожденный Друзем стул и обратился к больной так, как обращается завзятый театрал к деятелям сценического искусства:
— Я невероятно рад видеть вас у себя. И хочу надеяться, что вы здесь не заскучаете.
— Постараюсь...
— Вот и отлично. Артист в любых обстоятельствах остается творцом. Между прочим, это самый лучший способ скорее выздороветь... Совершенствуйте уже сыгранные роли, мечтайте о новых...
Тем временем рука его незаметно легла на пульс больной, а глаза обратились к температурному листку в ногах кровати. Медсестра сейчас же поднесла этот листок к глазам профессора. И Федор Ипполитович как бы невзначай спросил:
— А сейчас?
В то же мгновение под мышкой у Хорунжей очутился термометр.
— Если будете пользоваться временем целесообразно, оно будет проходить незаметно,— продолжал Федор Ипполитович.— Полежите у нас, сколько нужно, потом дней десять будете набираться сил дома. И забудете о своем ранении навсегда. Весной увидите со сцены, скажем, меня в зале, промелькнет в вашей головке: «Кто это? Где я его видела?» И не вспомните, пожалуй...
Пока Марина Эрастовна держит термометр, профессор будет отвлекать внимание на себя. Взяв своего однокурсника под руку, Друзь вывел его из палаты.
Поведение профессора несколько успокоило Гришка. А товарищеский жест Друзя вернул ему и самоуверенность. Он обнял Друзя за талию:
— Вот так всегда — из большой тучи малый дождь... Вечно наш дед из мухи слона делает.,,
Друзь остановил егоз
— Пульс у Марины Эрастовны сейчас такой, словно у нее больше тридцати восьми. Беспокоят меня и боли в животе. Это не печень, а что-то другое... Как бы не подвела брюшина..,
Фармагей засмеялся:
— Еще чего выдумай...
— Ты говорил с Мариной Эрастовной перед пятиминуткой? Интересовался ее самочувствием?
Гришко пренебрежительно заявил:
— Своих я осматриваю и расспрашиваю перед обходом; начальству нужны самые свежие данные...
— На твоем месте,— перебил его Друзь,— я объявил бы тревогу еще до пятиминутки. Конечно, и сейчас не поздно...
— Чушь! — И рука Фармагея соскользнула с талии Друзя.— И откуда взбрело тебе в голову, что у нее перитонит? Если ты недоглядел...
Тон Друзя не изменился:
— Все может быть. Поэтому так и обеспокоила меня Хорунжая. Ты не должен терять ни секунды: ей угрожает воспаление брюшины.
— Бред!.. И ты думаешь, что я позволю тебе критиковать мою диссертацию? Черта лысого! А если у Хорунжей перитонит, ответишь за это ты.
Он оттолкнул Друзя и возвратился в палату,
Друзь долго подпирал стенку в коридоре женского отделения. Как-никак, а первую помощь Марине Эрастовне оказывал он. И жаль Фармагея: худо ему будет, если опасения Друзя оправдаются. Нужно поддержать парня...
Из палаты Федор Ипполитович вышел с непроницаемым видом и направился в ординаторскую.
Фармагей поплелся за ним. Снова с немой просьбой оглянулся на Друзя: «Будь другом, дорогой!»
В ординаторскую Друзь вошел готовый ко всему. Но встретила его тишина. Профессор с тем же непроницаемым видом, ступая по-кошачьи мягко, ходил вперед и назад. Не отваживаясь шевельнуться, забился в угол Гришко. А многочисленная профессорская свита, расположившись вдоль стен, следила за этой немой сценой,
Заметив Друзя, профессор остановился.
— Повторите, коллега Друзь, то, чем вы закончили вчера свое сообщение о Хорунжей. Насколько я помню, это были ваши советы ее лечащему врачу... А вы,— он лишь бровью повел в сторону Фармагея,— не откажите в любезности громко, чтобы все слышали, слово в слово повторить эти советы вслед за Друзем... Ну!
Это было похоже на издевательство над подчиненными. Но если больному стало хуже по вине врача, не только вчерашнее надо ему напомнить, но и подсказать, что он обязан делать.
Друзь старался говорить как можно мягче, но многочисленные свидетели этого необычного воспитательного приема все же прятали друг от друга глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79