Но назвать их совхозами мы не можем, тогда их сразу заберет область, вот мы и держим их как подхозы в своем подчинении, они кормят наш город, а город снабжает их всем необходимым...
— Это очень интересно,— теряя терпение, сказал Мирас.
— Конечно, зато у нас мясо, молоко, овощи по сравнению с другими городами намного дешевле!
— Интересно...
— Ладно, пойдем дальше. Основное производство в городе—комбинат цветной металлургии. Заметную часть цветного металла в масштабе Союза даем мы. А дальше считайте сами, соображайте и запоминайте...
— Это замечательно,—перебил его ироничный Мирас,— а теперь вы не могли бы рассказать о себе?
— Что?..
Мамыржан поднял наконец голову, взглянул на Омара и удивился. Всемогущий председатель был как ребенок растерян, глаза беспомощно заморгали.
— А что... Что обо мне? После окончания Института цветной металлургии в Москве приехал сюда. Год—рабочим, год — инженером, был начальником смены, потом пять лет — главным инженером комбината, в двадцать девять был избран председателем городского Совета. Вот седьмой год с тех пор и служу здесь...
— Это всего лишь анкетные данные.
«Спаси господь, этот шалопай Али всегда все напортит! Зачем привел нас? Сейчас Омар Балапанович рассердится!»
Но Омар Балапанович улыбнулся:
— Конечно, анкетные! А вы что, разве собираетесь писать обо мне?
— Возможно,— сказал Мирас.
— Ну что вы! Я ведь немного разбираюсь в литературе и понимаю, что такие люди, как я, не могут стать героями книг. Я не скромничаю. Меня действительно считают резким, жестким, даже кое-кто — грубым человеком. Я отнюдь не образец для других, не положительный герой. Вот Маке знает,— Омар Балапанович посмотрел в сторону Мамыржана,— не даст соврать.
Услышав, что председатель назвал его уважительно ласково «Маке», Мамыржан от волнения залился пунцовой краской.
— Правда, Маке?
— Правда...— Он и сам не понял, что ответил, а когда поднял глаза и увидел, что Омар Балапанович смотрит прямо на него, то голова его даже закружилась от страха, зашумело в ушах. Председатель горсовета, словно ре
шив: «Ладно, оставим тебя в покое», чуть нахмурил брови и отвел взгляд.
— Ну вот, слышали, что сказал Маке? Я — человек жесткий, а жесткий человек добрым быть не умеет.
«Позор, позор! Конец! Зачем я так, не подумав, ответил Омару Балапановичу? Теперь он меня как соль разотрет, как толченый мел развеет по ветру, пустит по миру. Зачем, зачем притащился я сюда с этим проклятым Али! Все!»
У Мамыржана не было ружья, чтобы застрелить Мираса и Али, грудь его распирало сожаление о случившемся, голова гудела от вопроса «Как быть?», уши покраснели, даже волосы зашевелились от ужаса, словно он прощался с жизнью. Бедняга перестал понимать, о чем говорили в кабинете, не видел тех, кто в нем находился; авторитет, над которым он дрожал столько лет, добро, которое он собирал по крохам, дети, которых он любил и лелял, семья, дом, словом, все, что было связано с этим понятием, все рушилось сейчас на его глазах, все летело в тартарары... Конец! Омар Балапанович шагнул к нему, и его размышления прервал страх, но председатель, слава богу, не дойдя, повернулся и пошел в обратную сторону. «Что же будет?! — Грозный председатель снова стал надвигаться на беднягу Мамыржана.— Улыбается он, что ли, или это только кажется?»
Омар Балапанович остановился посредине кабинета:
— Можно задать вам один вопрос?
— Конечно, конечно! — закивал головой Али.
— Мой вопрос к вам, Мирас.
— Говорите мне «ты», Омар Балапанович, мы же ровесники!
— Хорошо, но немного позже, а пока я хочу вас спросить: помните ли вы аул Кокозек, первое сентября сорок четвертого? Помните? А теперь признайтесь: учились вы в этой школе или нет?
Мирас молчал.
— Тогда в ней было всего пятеро первоклассников, помните?
— Правда,— голос Мираса прозвучал сдавленно, будто он вещал с того света.
— Стало быть, одним из пятерых детей был ты, а другим— я! — перешел на «ты» Омар Балапанович.
Мирас подскочил в кожаном кресле:
— Постой, постой! Балапан, ты?! Балапан-птенец! Две
мазанки возле двух высоких чинар... Мы еще звали это место аулом ходжи Жарыка... Еще... еще помню, что люди не любили деда Жарыка и боялись его, считая колдуном... Ведь так?
— Точно!..
— Постой, постой, почему же я не узнал тебя сразу?..
— Зато я тебя узнал. Помнишь, как колоски на скошенном поле собирали? Да и когда книги твои потом читал, думал: не ты ли автор? А то, что я тебе не запомнился, это понятно. Ты был драчуном, задирой, мне иногда от тебя доставалось. Обиженный всегда помнит обидчика, а обидчик забывает, когда и кого обидел. Таков закон жизни, правильно?
Когда они обнялись, Мамыржан почему-то прослезился, почему — не понял и сам.
А эти люди забыли, что они не одни, забыли обо всем, погнались за призрачным миражем прошедшего детства: помнишь ли это, помнишь ли то, тогда было так, а тогда эдак; и пошла, пошла звучать бесконечная песня памяти. Забыли они, что один из них — государственный муж, так сказать, мэр города, другой — уже известный писатель, словно двое мальчишек встретились после летних каникул... Али иногда пытается вмешаться, но тут же отступает, будто кляча, которая случайно попала на состязание быстроногих скакунов, ему не угнаться за ними. От смущения он даже закурил, слоняется неприкаянным по кабинету. А Мамыржан, наоборот, начал понемногу приходить в себя, ему очень хотелось, чтобы те двое подольше говорили, будто от их близости ему была какая-то польза. Омар и Мирас забыли о времени, но секретарша напомнила им о нем:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164