Бестерек, ты сказал? Это что, ущелье за Дикой улицей? Да, вспоминаю, там есть очень красивая поляна.
— Точно...
— Понял,— сказал Кулкелдиев,— значит, чтобы построить этот дом отдыха в Бестереке, я должен заасфальтировать твою Дикую улицу?
Омар тоже засмеялся, он был доволен, чувствовал, что хитрость удалась.
— Дикая улица не только моя, но и ваша тоже, а прекрасный, комфортабельный дом отдыха, который вы построите, будет не только ваш, но и мой!
—: Ладно, договорились, поймал меня, хитрец!
Кулкелдиев, легко согласившийся заасфальтировать улицу, насчет школы и детского сада и слушать не захотел, близко к себе не подпустил.
— Не; заикайся,— сказал он,— не буду строить школу этим буржуям. Кто там живет? Сплошные частники, разводят собственный скот... Ну их! Я на них и копейки не израсходую. Сам находи средства, сам строй. Ты — хозяин города, пусть у тебя голова и болит, а на мою единственную голову забот комбината более чем достаточно. Понял, парень?
Омар и сам знал, что Кулкелдиев не согласится, но специально приучал его к этой мысли о школе и детском саде; пусть знает, что в конце концов никуда не денется, Омар будет снова и снова возвращаться к этому разговору. Но сегодня, после тяжелого спора, Омар собрался было уходить, и тут Кулкелдиев, как всегда хитро сощурив глаза, сказал:
— Если поиграешь сейчас со мной на бильярде, подскажу, как построить школу.
— Конечно, сыграю...
— Слушай, мне всегда казалось, что в твоей голове есть серое вещество. Пошевели-ка им.
— Пробовал...
— Пробовал?.. Возьмись за подхозы!
— Подхозы, говорите? Подхозы...
— Ну да, в девяти подхозах примерно столько скотины, сколько в одном сельском районе. И живет там около тысячи человек. Отломи понемногу от каждого подхоза, построй им школу-интернат и там же открой параллельные классы для ребятишек с Дикой улицы. Понял? Ну, если понял, то приступай! А насчет детского сада ничего не смогу сделать, и не приставай ко мне. И так совсем уже голову мне заморочил. В общем, чем наелся, с тем и
оставайся, а большего не проси...
Бильярд — слабость Кулкелдиева. Если он проигрывал, то чернел лицом так, будто у него умер отец, от злобы он задыхался и вел себя словно взбесившийся верблюд. Первую партию он проиграл Омару и очень, очень расстроился. Видя это, Омар хотел проиграть вторую партию, но не к смог—шары сами летели в лузы. Кулкелдиев становился все угрюмее, когда они начали третью партию, в комнату вошла дежурная:
— Омар Балапанович, вас к телефону.
Звонила Сауле. Она задыхалась от негодования, еле выговаривая слова:
— Ты хорошо устроился!..
— Что случилось?..
— Я что, должна весь день сидеть с твоим гостем-пьяницей? Утром сварила ему мясо как порядочному человеку, оставила на столе, прихожу с работы — вижу: посуда грязная, сам напился, лежит-храпит на твоем диване, даже ботинки не снял... В ванную не войти — вонь, все кругом заплевано, загажено. Во всем доме вонь, некуда деться. Ты прости меня, Омар, но мое терпение кончилось! — ив трубке раздались всхлипывания.
— Подожди, Сауле. Я понял. Это легко исправить. Сейчас пришлю машину, пусть едет сюда.
Третью партию Омар, сам не желая этого, опять выиграл. Положение Кулкелдиева усугублялось, пока он только кряхтел, однако кряхтение это было похоже на рычание матерого, волка; он старался посмеиваться, но смех звучал угрюмо, словно угроза вожака волчьей стаи, готового наброситься на жертву.
— Так-так, паренек,— повторял он, и это был признак того, что сердится он по-настоящему. Счастье, что Омар уже не работал под его началом, в тот день Кулкелдиев готов был бы уволить его со службы.
Тут в бильярдную вошел Каракутан. Да, рыдавшую Сауле можно понять, было от чего заплакать — Каракутан явился пьяный в стельку, красные глаза разбегаются, лицо перекошено...
— Хорошая у тебя жизнь, Омар, я смотрю,— икал и захлебывался он.— Берег моря, сад... Скажи, где ты служишь? Ты что, инженер? --
— Почти.
— А чей это дом?
— Шахтерский...
Каракутан надолго задумался, а потом заговорщически подмигнул:
— Шахтеры, оказывается, большие деньги получают...
— Ну, друг,— с улыбкой сказал Омар,— ты уж очень многословен, садись вот на стул, смотри на игру.
— Не надо так говорить со мной, Омиш! Я приехал ради тебя с края света. Конечно, ты большой человек, инженер... но я ведь тоже не валяюсь на дороге.
Омар только махнул рукой: препираться с пьяным смысла не было.
Продолжали игру. Кулкелдиев снова проигрывал. Омару все время везло, словно сами шары были на его стороне; они, как живые, быстро катились к лузам и, казалось, молили: ну бей меня, бей; к старому шахтеру шары относились враждебно, ленивые и непослушные, они не желали повиноваться его воле. Каракутан глядел на игру своими красными глазами в явном замешательстве; посидев так немного, он вскочил со стула и закричал:
— Эй, Омиш, отец родной, вы тут шары гоняете, а мне что делать? Давайте по сто граммов!
Позвали дежурную, тетю Аню, попросили бутылку водки, налили Каракутану сто граммов; он, крякнув, выпил. «Напиток начальников! — почему-то сказал он.— Мне кажется, ты близок к начальству, Омиш. Кстати, чья это машина меня сюда привезла?» — «Койшеке».— «Я же говорю, капиталист»,—неодобрительно сказал Каракутан, покачав головой.
Проигрывавшему все время Кулкелдиеву Каракутан сильно надоел.
— Отправь ты его отсюда! — буркнул он, сверкая глазами.— Пусть проспится на диване в одной из комнат.
Каракутан услыхал, вскочил и стал орать, размахивая руками:
— Эй, Омиш, чего этот капиталист морщится все время?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164