..
— А-а-а...— понял Омар.
— Прекрасно написано! — затараторил Мамыржан.—Наш Али силен, увидел, чего не видно! — И, как всегда, испугался: «Ой-бай, опять все испортил, а вдруг поймет мои слова не так, вдруг подумает, что я брешу о том, чего не знаю; стоит открыть рот, как сразу ошибаюсь;!»
Но Омар, кажется, не заметил эту оплошность Мамыржана.
— Хорошо написано,—согласился он,— видно настроение, не пожалел красок, щедро написал. Я хотел поблагодарить его, позвонил в газету, но там ответили, что он оставил службу и уехал на родину, в аул Тоскей, Каиндин- ского района. Надо бы навестить его, развеяться... У вас, Маке, как со временем?
Мамыржан ожидал другого разговора; он не смог сразу ответить; настроение моментально упало.
— Если у вас нет времени, насиловать не буду...
— Ну что вы, что вы! — встрепенулся Мамыржан.— Как это — нет? Конечно, поеду!
— Ну, коли так, то завтра утром давайте и тронемся!
«Решил подержать при себе, проверить,— догадался
Мамыржан,— пусть! Все правильно. Пусть проверяет; надо только вовремя суметь прикусить язык, спаси господи!»
Омар говорил просто, по-свойски.
— Маке,—сказал он,— сегодня у меня радостный день: в исполкоме приняли три постановления, я подписал три важных бумаги, сделал три важных дёла. На Дикой улицё решено построить школу-интернат на шестьсот сорок мест с параллельными классами — это, считайте, раз. На самой улице наведем марафет, заасфальтируем ее,— считайте, два; не останется больше у нас в Ортасё беспризорных улиц... А за городом будет однодневный дом отдыха на триста мест — считайте, три. Кроме того, Маке, мне и в другом повезло: удалось спастись от земляка, который жил у меня в доме. Купил ему билет до Джамбула, до Таскала дал машину—это уже четыре. Слава богу, уехал, мы с женой еле живы остались... Кстати, как вы насчет охоты?
— Да что тут сказать...
— Я приготовил ружья, у Кулкелдиева на три дня вы
просил вертолет; давно не был у животноводов, заодно навестим и их. Возьмем с собой Али, пусть погуляет. Словом, отдохнем, Маке, на славу. Хорошо бы трех зайцев убить одним выстрелом...
«Хочет испытать меня — пусть испытывает,— думал Мамыржан,— только, спаси господи, дай покой моему дурному языку».
Когда в кармане Мусы оказалось шестьсот пятьдесят рублей, намерения его изменились; сначала он хотел справить сорок дней со дня смерти тещи с размахом: зарезать двух баранов, купить коньяку, созвать весь аул целиком, поставить памятник на могиле, но сейчас он от всего отказался; связал ноги одной из самых старых овец в своем хлеву, положил ее в багажник, купил два ящика водки
и про себя решил: хватит. Остальные деньги припрятал.
На имя директора пятьдесят шестой школы пришло письмо за подписью «группа пионеров». В нем сообщалось, что преподаватель черчения и рисования Нэля Самсоновна пошла по пути разврата, научила пятнадцатилетнего комсомольца Дулата Ниеталиева всяким недозволенностям, за что Ниеталиев вместе со своим дружком-хулиганом Степановым (по кличке Подкова) были справедливо изгнаны из лагеря; теперь необходимо, чтобы и развратница, которая носит звание наставницы, понесла должное наказание.
Точно такое же письмо получил в тот же день и первый секретарь горкома партии Альберт Исаевич Алексеев.
В тот год на просторы Алтая лето пришло ласковое, раннее, дождей было мало, вершины гор радостно подставляли свои головы животворным солнечным лучам; в тот год Алтай не пожалел сокровищ, что таил в себе, щедрость его была велика, как сами горы; в тот год обилен был урожай пшеницы, велик был труд народа, труд каждого человека; это был год полного единения матери-природы и матери-Родины. Сначала никто не поверил, что Али серьезно собирается построить дом; особенно потешался над братом Гали; хохотал, схватившись за живот, спрашивал всех: если он такой деловой, почему же его бросила жена, почему не отдала сына, почему достопочтенный братец все время бродяжничает? Натворил добра в Алма-Ате, теперь будет осыпать добрыми делами Тоскей, ну и молодец! Да если этот шалопай построит дом, я отрежу собственный нос и отдам первому встречному, запальчиво сказал Гали, чем неосторожно поставил под угрозу свой довольно приличный нос; младший брат Жами думал так: Али — добрый, но он же городской! Ничего не умеет, привык к безделью, поковыряется в земле пару дней, надоест ему, бросит все и уедет; старуха мать тоже не верила своему легкомысленному, склонному к путешествиям сыну, с которым не переписывалась восемь лет; она решила, что Али заставит ее в конце концов продать всю скотину, набьет карманы деньгами и в один прекрасный день укатит, бросив рыдающую мать.
Али оказался не таким, как думали о нем родственники; он нашел себе двоих друзей; печника Ивана, живущего в ауле с незапамятных времен, и его приемного сына Аспанбая который также осваивал ремесло печника. Али встретил их как-то у винного ларька, и с тех пор они, трое, стали неразлучными друзьями; весь аул удивлялся, как это упрямый Иван так быстро подпал под влияние Али. Их всегда видели вместе; аулчане пожимали плечами, зато у дома за двенадцать дней подросли стены, определились двери и окна.
Аулчане зовут Ивана Упрямым Иваном или Красным Иваном: волосы у него ярко-красные, лицо ярко-красное, ярко-красные глаза. Упрямым же Ивана называют потому, что он не всем печи кладет; к плохим близко не подхожу, от добрых никогда не отдаляюсь, часто говорит он. Много за свой труд не запрашивает, доволен тем, что предложат. Кроме приемыша Аспанбая, у него двое родных сыновей: один —моряк, служит на подводной лодке в Тихом океане, другой — летчик, живет в Казани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164