.
Сегодня его стыдливые, еще не до конца понятые им самим мысли грубо извлечены на свет божий, его сокровенные тайны обнародованы, во всеуслышание объявлено то, о чем Аспанбай еще не признался сам себе. Чужие люди, груженные подарками, стремятся к нему, хлопают его по спине, плечам, поздравляют; Аспанбай стоит, бессмысленно улыбаясь, потея в душном черном костюме и белой теснящей рубашке; придушенный тугим галстуком, он чувствует себя как рыба, выброшенная из воды на берег.
Аспанбай растерянно смотрел по сторонам, жалобно заглядывал людям в глаза, словно ожидая от них указаний, как вести себя дальше. Его чувствительная душа в несвойственной ей обстановке страдала и сопротивлялась.
Когда Аспанбай на несколько минут вдруг оставался наедине с Райгуль, он распрямлялся, пытался говорить и улыбаться, но таких счастливых моментов становилось все меньше и меньше, теперь вокруг молодых постоянно толклись люди. Множество лиц промелькнуло перед Аспанбаем в этот день, множество слов было сказано ему, но, странно, он не слышал, не понимал этих слов, будто находился по другую сторону стеклянной стены.
Молодые приуныли, они едва держались на ногах, Али и Мирас тоже были бледны и недовольны.
В толпе, гудящей вокруг Аспанбая, кроме Райгуль, Ми- раса и Али был еще один человек, близкий ему. Это Сам- бет—младший брат Райгуль. Райгуль много рассказывала о брате своему дада еще в Алма-Ате, и Аспанбай сразу нашел общий язык со стройным симпатичным Самбетом,
он понял, что подружится с ним; с первых слов они перешли на «ты», общение их стало так просто, словно они росли рядом.
Райгуль подтолкнула Аспанбая в бок и прошептала, показывая глазами на тамаду Асылжана: «Смотри-ка, это родной брат негодяя Асылхана, помнишь?» Аспанбаю тамада не понравился еще раньше, ему был неприятен барский вид Асылжана, его покровительственные нотки в голосе, с которыми он обращался даже к старикам, уважаемым людям в совхозе, не нравилась и манера тамады прерывать гостя на полуслове, чтобы вставить какую-нибудь не всегда удачную шутку или вовсе перевести разговор на другой предмет. В этом красовании Асылжана перед людьми Аспанбай почувствовал неуважение к ним.
На свадьбе часто звучали сурнай и другие узбекские народные инструменты. На некоторых казашках была национальная узбекская одежда. Это удивило Аспанбая, но, собственно, удивляться было нечему: аул, где жила Райгуль, граничил с Узбекистаном, и люди различных национальностей в быту многое перенимали друг у друга.
Свадьба закончилась только к утру, но в полдень уважаемые люди аула собрались вновь, на сей раз для того, чтобы проводить возвращавшихся в Алма-Ату сватов.
Подвыпивший Абдулла все уговаривал их остаться, упрашивал, льстил самолюбию, обижался, но Мирас только недовольно хмурил брови, а Али, потеряв терпение, вот-вот готов был взорваться. Его, от греха подальше, поскорее посадили в машину.
Когда уехали Мирас и Али, самочувствие Аспанбая стало похоже на самочувствие собаки, которую бессердечные хозяева бросили на старом зимовье. Аул Кызылжиде, да и весь мир, стал отныне для Аспанбая пустыней, где, кроме Райгуль, у него не было ни одного родного человека. Теперь Райгуль — единственная опора, единственная близкая душа, единственная надежда. От нее зависит сама жизнь Аспанбая.
До вечера ему не удавалось остаться наедине с женой, перекинуться и парой слов, это томило его, родичи, съехавшиеся на свадьбу из разных аулов, все никак не могли отбыть. Наконец дом мало-помалу утих, и молодые остались одни. Вместо того чтобы поцеловать жену, Аспанбай положил голову ей на плечо и тяжело вздохнул, словно на грудь его давила каменная плита.
— Что с тобой, миленький? — встревожилась Райгуль,
— Боюсь я...—сказал Аспанбай и тут же пожалел, что у него вырвались эти «немужские» слова.
Райгуль удивилась:
— Чего боишься?
— Не знаю... Когда Мирас и Али-ага уехали, мне стало почему-то беспокойно.
— Это с непривычки... Чужой аул, чужие люди... Пройдет время, познакомишься, подружишься, не тревожься.
Аспанбай никогда не говорил с Райгуль о любви, он и стеснялся, и считал, что эти слова теряют свою волшебную силу, когда их произносят. Райгуль тоже не стремилась откровенно выказывать свои чувства, как-то само собой получилось, что она перешла на постоянный шутливый тон.
— Что, мой милый, загрустил, загрустил мой милый...— пропела она, нежно глядя на мужа.
Аспанбай широко улыбнулся, покраснел, неловко обнял Райгуль и сказал:
— Может, и правда привыкну. Ведь к Самбету-то привык. Хороший он...
— Хороший-то хороший, но ведь не лучше меня? —- рассмеялась Райгуль.
Аспанбай сделал вид, что задумался:
— Да как тебе сказать...
— Ты еще думаешь! — Райгуль изобразила крайнее возмущение и хлопнула Аспанбая по спине.
— Лучше тебя и на свете нет!
— Смотри, всегда говори так, не то получишь!
Молодые и Самбет поселились в большом доме; родители отдали его детям, а сами перебрались в пристройку здесь же, во дворе: для детей дом подняли, пусть живут в свое удовольствие, говорили они соседям.
Чрезмерная чувствительность обычно вредила Аспанбаю при общении с людьми, но бывали случаи, когда она приносила и пользу. Однажды во время завтрака Аймыгуль случайно встретилась с зятем глазами, и он по глазам тещи прочел ее мысли. «Бедный мальчик,—говорил ее взгляд,—не твоя вина, что ты рос сиротой, теперь мы будем тебе родными». Ему сразу стало уютно. Хотя теща не промолвила ни слова в то утро, их отношения с Аспанбаем почему-то вдруг стали теплыми, сердечными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164