— Не подравшись, мужчины не подружатся, говорится в народе. Мы думали, что стукнемся рогами, как молодые козлы, и на этом закончим. Ни избивать его, ни оскорблять— у нас и в мыслях не было. Единственное, что я сказал ему: кто ты такой, чтобы защищать этих девушек? На их честь никто не посягает. Между прочим, он тоже, кажется, не собирался затевать драку, но этот проклятый Шибори, сволочь, ни с того ни с сего подскочил и пырнул его ножом в бок. Кто бы знал, как этот пес вообще оказался в Роще! До сих пор был такой скромняга, как говорится в пословице, клок травы изо рта овцы неспособен вырвать, и вот тебе на! Если желаете, убейте нас, но все же давайте дело кончим миром. Пока оно не получило широкую огласку, надо помириться. Конечно, Шибори можно отдать под Суд, но он за собой потянет нас, невиновных. Мы, правда, знаем, что не виноваты, но разве хорошо, если поползет слушок, что сын такой-то или брат такого-то совершили то-то и то-то? Ведь за нами стоят родители, родственники... Молва не будет искать, где правда, а где кривда, просто люди будут говорить, что мы убили человека, на чужой роток не накинешь платок... Родные, землячки наши! Мы столько лет учились, неужели наши старания пойдут насмарку из-за какого-то идиота? Просим вас, пойдите сегодня к вашему дада, расскажите ему все, покажите жакет. Передайте большой привет от нас и пожелания скорейшего выздоровления, нашу просьбу и наши глубокие сожаления. Мы надеемся, что при личной встрече еще преподнесем ему подарок.
Только сейчас смысл этих скрипучих слов дошел до сознания Райгуль. Значит, это они сгубили Аспанбая!
Голос девушки прозвучал глухо, надтреснуто:
— Дрожите, за свои шкуры? Трусы! Не бойтесь, наш дада не такое ничтожество, как вы, он никому не расскажет про вас. А вы... забирайте свои тряпки, и чтобы духу вашего здесь не было! — Хлопнув дверью, она ушла в комнату.
Следом за ней прибежала Гульмайран:
— Моментально испарились!— выпалила она победно, точно сама прогнала парней.-—Какие подлецы! Я же сказала, что дада попал в беду из-за тебя!
Райгуль вспомнила ее слова: «Аспанбай-то, кажется, в тебя влюблен!» Она была потрясена. Разве могла Райгуль предположить, что чудо чудес — любовь коснется ее своим крылом? Нет, невероятно! Любовь не может быть гостьей в . мазанках, сданных внаем, она не может коснуться людей, по тупости не сумевших поступить в институт и таскающих на плече тяжелые сумки с газетами и письмами, любовь ничего не имеет общего со стиркой, готовкой пищи? руганью и ссорами. Конечно же она облетит стороной все это. Любовь — удел душ поэтических, душ особенных. Любовь— это птица, которая не каждому дастся в руки. Но как же так?.. Как мог ее дада, с которым она дурачилась, на которого обижалась, над которым подсмеивалась, поймать эту птицу с жарким опереньем и пойти ради нее на смертный поединок? Ведь такое можно увидеть только в кино! Неужели ее, Райгуль, полюбили так, как об этом пишется в книгах... Невероятно!
Что было бы, если в дом, где ждали уважаемых гостей, учуяв запах меда, влетел рой пчел и обленил накрытый стол? Так в ясную, спокойную жизнь Райгуль ворвался рой беспокойных, противоречивых, жарких мыслей. Она прогоняла прочь одни — прилетали другие, прогоняла эти —возвращались те и снова жалили ее. Мучилась она не из-за себя, а из-за Аспанбая.
Она была убеждена, что ее лично это не коснется, но как со своей любовью будет жить бедолага Аспанбай, который, как в пословице, называл козу тетей, а козла — зятем?
Райгуль разделась и легла в постель.
— Мне что-то нездоровится, Гуля. Я, наверно, сегодня не смогу поехать с тобой в больницу, ты поезжай одна, только купи по дороге фруктов.— Она решила, оставшись одна, избавиться наконец от назойливого пчелиного роя, а завтра пойти в больницу и хорошенько рассмотреть лицо человека, влюбленного человека, увидеть, какие с ним произошли изменения.
Анастасия Ивановна закутала ее поплотнее в одеяло, взбила подушку, посоветовала вздремнуть и вышла из комнаты. Райгуль целиком отдалась своим мыслям. Она вспомнила, как брызгала на Аспанбая водой или щекотала ему пятки, когда он лежал с книгой на кровати, отвернувшись к стене. Он надувал щеки словно ребенок. А как он набычился, когда пришли Асылхан с Замзамом! Он, видимо, тогда уже предчувствовал что-то, а мы, пустоголовые, ничего не заметили. Ресторан, ресторан! Она вспомнила один разговор с Аспанбаем.
— Странные вы, люди,— как-то сказал он.— Вы рождаетесь для того, чтобы поесть, попить, одеться. А человек должен жить каждый день так, будто служит вечности. Есть же и одеваться нужно только по необходимости, чтобы творить главное.
— Почему ты говоришь «вы, люди»? А разве ты — не человек?
Аспанбай не ответил на ее замечание и продолжал свою мысль:
— А разве не правда, что странные? Семьей обзаводитесь, скот в сарае держите, мебелью обставляетесь...
— Скажешь тоже! Завтра и ты женишься, и у тебя появятся дети, а значит, понадобятся и вещи. Вот когда бы я хотела посмотреть на тебя!
— Я никогда не женюсь...
— Посмотрим, посмотрим...
— Смотреть не придется...
— А если я тебя попрошу жениться на мне?
— Сумасшедшая!
Кажется, тогда Аспанбай испугался, словно его тут же хотели женить.
Как-то Аспанбай сказал:
— Тебе, девушка, нужно котенка подарить, а то, я вижу, тебе забава нужна.
Запыхавшись, с капельками пота на носу, из больницы прибежала Гульмайран. Она говорила каким-то придушенным шепотом:
— Вчера, когда уходили, ты говорила, мол, завтра приду?
— Да, кажется, говорила, а в чем дело?
— Ну тогда понятно, почему он так скис!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164