В восемь просыпается жена, к тому времени у Матекова уже все готово: аккуратно одетый, он сидит на кухне, и не просто, конечно, а за накрытым столом: сахар, масло, холодное мясо; Матеков режет хлеб, чистит редиску; на плите кипятится молоко. Нос у Матекова лепешкой, на губе — незаживающая болячка, на макушке, несмотря на молодые годы,— лысина.
— Привет, Матеков,— это появляется из спальни его жена; лохматая, сонная, тушь размазана вокруг глаз; она несколько минут осоловело смотрит на мужа, а потом исчезает в ванной.
Оттуда долго слышится журчание и плеск воды; наконец жена выходит обратно. Выходит мокрая, капли бегут по телу, она его не вытирает, а сушит, прохаживаясь по комнатам,— это ее привычка. Ее привычка, натянув на ноги тапочки, обойти так всю квартиру, выставив груди, извиваясь всем телом, зайти на кухню, к Матекову, ее привычка — любоваться собой, глядя в зеркало, висящее на кухне, словно раньше не насмотрелась на себя в коридоре; привычка, потянувшись, приказать:
— Матеков, принеси мне халат!
Матеков приносит, а жена, словно боец, вернувшийся с поля боя и победивший врагов, садится, положив ногу на ногу (при этом откидывается пола халата), и, опять- таки по привычке, долго смотрит на сидящего перед ней рыжеватого лысеющего человека с вечной болячкой на губе, которая по утрам блестит, потому что Матеков смазывает ее маслом. Жена смотрит на него критически, даже брезгливо, смотрит пристально, пронзительно, а он смущается, суетится и опускает глаза в пол. Катира произносит:
— Ты не мужчина, Матеков.— Говорить так — тоже ее
привычка.— Если бы ты был мужчиной, то обратил бы внимание на все это богатство, Матеков!
Матеков знает, что означают слова «все это богатство», но молчит, не противоречит, а думает: вот дрянь, все твои мысли на улице, и меня еще хочешь сделать виноватым! Впрочем, вслух эти слова никогда не говорятся, говорятся другие, говорятся подобострастным, тонким с хрипотцой голосом:
— Что тебе приготовить на ужин, мамочка?
— Сам знаешь, Матеков, я сегодня приду поздно, приду уставшая!
Называть мужа «Матеков»—тоже привычка Катирьт; в том, как она его называет, слышатся нотки пренебрежения, желания оскорбить, унизить. Он не спрашивает, почему, собственно, жена придет поздно, почему уставшая; Матеков считает себя человеком воспитанным по-европейски, человеком культурным, а культурный, интеллигентный человек не имеет права совать нос во внутренний мир супруги... Семья — это ведь добровольный союз свободных личностей. Катира иногда приводит гостей — своих сослуживцев, молодых женщин, молодых мужчин; они заводят музыку, пьют кофе, смеются, разговаривают. Матеков прославился среди них как мастер по приготовлению кофе. Все относятся к нему снисходительно, нахваливают; рослые молодые мужчины стараются ничем не выдать свою близость с Катирой, а он не имеет права, не дай бог, выказать ревность, тогда Матеков окажется некультурным, неинтеллигентным, над ним будут смеяться, называть его «неуч, отставший от жизни»; а он не неуч, и тем более не отстал от жизни. Когда, например, жена возвращается поздно, усталая, значит, она тоже засиделась у кого-нибудь из подруг: «Что здесь зазорного, у нас ведь собираются, сидят разговаривают, культурно проводят время. Матеков, не показывай свою необразованность».
Матеков и не показывал своей иеобразованости, но зло в нем копилось, и это накопившееся зло он старался излить на других людей; он мстил окружающим, мстил самой жизни: ему нужно было освободиться от переполнявшей его злобы.
Сегодня Матеков помог жене одеться, застегнул ей лифчик, застегнул на платье замок-«молнию» от копчика до шейного позвонка; тонкая талия, длинная стройная шея, белая кожа очень украшали желтое платье, и когда
Катира, собрав черные волосы на макушке в тяжелую копну, подошла к зеркалу, то с удовольствием отметила: все, что было привлекательного в ней, благодаря обтягивающему платью — лицо, стройные бедра, прямые ноги — гармонично слилось в струящуюся и извивающуюся змеиную красоту; каждая часть тела как бы кричала, заявляя о своем существовании: я здесь!
«Бестия!» — подумал Матеков, но произнес другое:
— Я уезжаю сегодня, мамуля,— он хотел погладить сильно выступающий бюст жены, но вовремя сдержался, вспомнив, что человек он культурный.
— Я знаю!
— Тогда до свидания, расстаемся на две недели.
— Жаль расставаться, но в пятьдесят шестой школе, к сожалению, кроме тебя, ишаков нет!
— Зачем ты так! Если хочешь, я не поеду.
— Нет, нет... Я просто... Поезжай, это твой долг!
— Конечно, долг... Две недели пролетят быстро, не успеешь оглянуться, как я приеду,— тут в его словах слышится подобострастие.— Мне надо сделать кое-что дома, мамочка, пусть одни ключи останутся у меня, я сам закрою...
— Ма-те-ков!—Катира пристально посмотрела на мужа, наверное, школьники так теряются у доски, как растерялся под тяжестью ее взгляда Матеков.
— Что такое, мамочка?
— Ты опять за свое? Какие еще ключи?
— Понял, понял, мамочка.
Понять-то Матеков понял, но что именно — этого он никому не скажет: культурный человек не должен обнажать свои язвы. Матеков научился блестяще обманывать самого себя.
Как только жена ушла, он защелкнул изнутри дверь, снял телефонную трубку и, закрыв глаза, набрал номер, подошла женщина. «Алло? Алло?» — торопливо спрашивала она, но Матеков не торопился, помолчал, заставил ее подождать, затем сказал:
— Ну здравствуйте, это вы?
— Да я... Кто вам нужен?
— Вы и нужны.
— Интересно* а кто это говорит?
— Вы знаете, где был ваш муж сегодня ночью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164