«Боже мой,— думал он,— что я нашел в ней? На что позарился?! Нет, от нее надо бежать, и как можно дальше!»
Он думал, что сможет это сделать, сможет залить пожар чувств, который вспыхнул в нем так внезапно и заполыхал от сильного ветра. Верящий в себя как в бога, гордый, сильный, он был уверен, что и эту страсть вырвет с корнем из сердца, что для этого понадобится немного времени.
«Времени... беремени... беременная.., женщина, жена...»— опять полезли путаные слова-звуки, которые он не мог выстроить в осмысленные словосочетания и среди которых он начинал путаться, как среди степных дорог, и наконец на слове «жена» он запнулся, как о кочку среди ровной степи: он вспомнил Сауле и вспомнил свою вину перед ней. В чем же виновата эта бедняжка? Если я ее не смог полюбить, нужно было развестись. А вот в тридцать шесть лет меня бес попутал... Мое поведение по отношению к ней — измена, предательство. Постоянно хладнокровно обманывать... Надо было сразу сознаться! Да... это все добрые намерения... Как на бревно, лежащее на берегу, налетела волна и уволокла за собой в бушующую стихию... Да, Сауле чистый, неискушенный в жизни человек, не то что Улмекен...
«Улмекен... Улмекен... кен...»
И опять он запнулся, и тут же безобразное, злобное лицо Улмекен стало разглаживаться, проясняться, и вот уже в его воображении возникли ее ясные черты, печальные нежные глаза. Сердце его тревожно, с перебоями застучало, стало душно, только что принятое твердое решение — расстаться с Улмекен — показалось нелепым, чудовищным. Омар заметался по комнате. От стола к окну, от стола к окну...
Ночь прошла беспокойно, бессмысленно, беспокойно прошел и следующий день. Умываясь, он ни за что ни про что обидел Зауреш. Она попросила у него на школьный завтрак денежку, Омар раздраженно бросил:
— Возьми у матери, у меня нет мелочи!
Он тут же рассердился на себя, поспешно выпил чай и вынудил себя уйти из дома, будто его где-то кто-то ждал. Нет, его никто нигде не ждал, он ощущал себя бесполезным и лишним, но все равно, влекомый какой-то силой, побрел вдоль по улице.
Когда увидел спешивших на работу прохожих, в груди снова заныло. А когда его стали обгонять машины и он заметил в них своих вчерашних сослуживцев, то стало и вовсе плохо.
И когда, разобиженный на весь мир до того, что готов был выскочить из собственной шкуры, он шагал по улице, его кто-то догнал и тронул за плечо. Еще не зная — кто, готовый в ярости разорвать неизвестного, он резко обернулся и увидел Алексеева. С трудом удалось убрать с лица гримасу ненависти.
— Ну, человече, четвертый день ищу тебя! — Альберт Исаевич улыбался во весь рот.— Домой звонил несколько раз, говорят — нет. Ты не ночуешь дома, что ли?
Альберт Исаевич сказал это спроста, но от его слов Омара передернуло: неужели ему известно об их отношениях с Улмекен?!
Заметив неприязненное выражение глаз Омара, Альберт Исаевич всплеснул руками:
— Ради бога, не обижайся, я пошутил! И не хмурься, пожалуйста, не пугай меня. Но я действительно ищу тебя уже четыре дня и не могу найти. Надо посоветоваться кое о чем. Пошли пройдемся...
Они долго ходили по центральной площади. Это были люди, известные в маленьком городе Ортасе, и потому их прогулка не осталась незамеченной для обывателей. Некоторые, не зная, к чему бы это, с опаской обходили их стороной, другие, наоборот, стремились попасться на глаза и поздороваться. Омар понял, что для его авторитета эта прогулка пойдет на пользу, и слегка обрадовался, но тут же устыдился своего приспособленчества: лучше умереть на месте, чем вот таким образом использовать чье-то служебное положение!
Оказалось, что Альберта Исаевича продвигают по работе. Секретаря Ортасского горкома посылают в соседнюю область, вторым секретарем обкома партии.
— Жаль расставаться с Ортасом. Пробовал отнекиваться, мол, не уверен, что смогу быть руководителем в областном масштабе, оставили без внимания. Сегодня мне нужно быть в Таскала, а завтра поеду в Алма-Ату на утверждение. Уговорят, конечно, соглашусь... Что я могу поделать! — сказал он и развел руками.
Они прошлись еще немного. Альберт Исаевич глухо добавил:
— И с твоими делами я не успел закончить. Душа не на месте...
Омар помрачнел. Отъезд Альберта еще больше усложнит его положение, но какое он имеет право отговаривать друга в своих эгоистических целях? Ему нужно расти. Ортас уже мал для такого руководителя, как Альберт.
— Ты, Альберт, не ломай себе голову понапрасну. Мы все — солдаты партии, и наш долг идти туда, куда она посылает. Не страшись, если доверяют трудное дело,— берись за него. Счастливого пути — вот что я могу тебе сказать!
Когда они обошли площадь еще раз, молча смотревший себе под ноги Альберт заговорил о деле Омара:
— По поводу тебя беседовал с юристом. Привлечь к судебной ответственности оснований нет, нет никаких улик, но прекратить это дело кое-кому, видимо, невыгодно. Хотят следствием вымотать тебя, тянут время, чтобы ты не поднял головы да не вернулся на прежнее место. Они...
Омар резко остановился и, глядя своему другу в лицо, спросил:
— Альберт, скажи мне прямо: кто те люди, которых мы называем «они»?
Альберт усмехнулся, как бы иронизируя сам над собой. Омар заметил в его глазах растерянность.
— Первые два заявления, обвиняющие тебя в убийстве мальчика, и чуть ли не в преднамеренном, написаны рукой Мамыржана. Потом стали появляться заступники его и так называемые правдоискатели. Пишут и от имени детей, и от имени стариков... Эти заявления пока что не ушли дальше областного центра, но кто может гарантировать, что они не дойдут до Алма-Аты, до Москвы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164