— Омар Балапанович, я могу пообедать?
Только теперь председатель горсовета посмотрел на часы.
— Ох-хо! Время-то второй час! — засмеялся он.— Идите, конечно. А мы сейчас хлебнем чайку и отправимся знакомиться с городом. Начнем, конечно, с шахты. Сам буду сопровождать, сам все вам расскажу, пойду с удовольствием, давно я не спускался под землю.
Тут Мирас, улыбнувшись, сказал Омару:
— Кстати, мы не представили вам нашего друга Мамыржана, нехорошо получилось. Вы знакомы?
— А как же! Наш кадр! — весело сказал Омар, и у Мамыржана опять повлажнели глаза.
«А как же, сказал он, наш кадр, сказал он. Дорогой, милый мой Омаржан, поднял меня в глазах гостей»,— слова председателя горсовета умилили Мамыржана, наполнили все его существо горячей благодарностью; теперь он был готов пойти за Омара в огонь и в воду.
В соседней комнате накрыли стол. За обедом Али. рассказывал об их с Мамыржаном интернатской жизни, о том, как им пришлось горе мыкать, вспомнил и несколько смешных эпизодов. Мамыржан с упоением слушал яркую и остроумную речь Али, он был доволен, счастлив, его душа пела, и, хотя ему не удавалось вставить ни слова, он молча кивал в такт рассказчику, ликующая улыбка не сползала с его губ. Когда речь шла о нем лично, о его интернатских выходках, о его детских привычках, Мамыржан смотрел в землю и краснел, и это происходило не столько даже от природной застенчивости, сколько от желания показаться Омару скромным и соблюсти субординацию.
— Едем на третью шахту! — решительно сказал Омар, когда трапеза подошла к концу.— На третью и только на третью, хотя в нашем комбинате их шесть, туда и только туда — я начинал там рабочим. Сейчас мы с Маке покажем вам наше подземелье,— и он подмигнул Мамыржану.
Словно молния сверкнула над головой Мамыржана и на мгновение ослепила его; а потом перед его мысленным взором одна за другой стали вырастать огромные огненные буквы и в конце сложились в предложение: «Мы с Маке покажем вам подземелье». Тогда Мамыржану показалось, что он ест сахар пополам с солью: слова «мы с Маке» горячили тело, дыхание замирало от восторга, слово «подземелье» теснило сердце, обдавало его холодом, мешало собраться с мыслями. Много лет прожил Мамыржан в этом шахтерском городе, но не только ни разу не спускался в шахту, но, более того, ни разу не видел и самого комбината на поверхности. Холодный пот выступил
на лбу. Он боялся спускаться под землю.
Тут-то и начался настоящий ад. В жизни своей Мамыржан еще так не мучился. Когда на новенькой белой «Волге» они ехали на шахту и Омар всю дорогу рассказывал о дневной норме выработки, о видах добываемых цветных металлов, о шахтерах, о передовиках, о руководителях шахты, Мамыржан жил только одним: своим вопросом «Как быть?», своей заботой не опростоволоситься перед Омаром: вдруг он заметит, что Мамыржан трусит? Но ведь шахта — это очень страшно! Трагические случаи, обвалы! Нельзя без подготовки лезть под землю!
Машина остановилась у трехэтажного дома управления шахты. Возле подъезда ждали пять человек, от группы отделился краснощекий молодой мужчина, толстенький, небольшого роста; с неожиданным для своей комплекции проворством он распахнул дверцу кабины: «Добро пожаловать» — и выставил напоказ свои жеребячьи зубы. Молодой мужчина оказался директором шахты, обладателем довольно просторного кабинета. На длинном столе — яблоки, виноград, минеральная вода, разбросаны пачки дорогих сигарет. Звали молодого человека Оразхан, и когда гости расселись, он, еще раз сказав «добро пожаловать», представил своих коллег: главный инженер, заместитель, секретарь парткома, комсорг, затем сообщил о месячных и суточных нормах шахты, о количестве завоеванных Красных знамен; все это время Мамыржан так и сидел не двигаясь, погруженный в свои терзания, ни одно слово не коснулось его уха, он думал: «Как быть?»— иногда, утешая, спрашивал сам себя: «Чего я боюсь, не ребенок же?! Но спокойствие не возвращалось, Мамыржана знобило, колени не переставая дрожали. Мамыржан боялся не столько спуска в шахту, сколько того, что там, под землей, Омар увидит, как он боится.
Они надели шахтерскую одежду, прошли по двору и оказались у небольшого домика с железной дверью; она приоткрылась, и толстенький Оразхан пригласил: пожалуйста, проходите; спросил: приходилось ли раньше спускаться в забои. Мирас и Али ответили утвердительно; как ни странно, они много знали о шахтерском труде, проявили удивительную осведомленность, точно всю жизнь проработали под землей; Мамыржан стоял рядом с ними осунувшийся, в лице ни кровинки. «Поехали!» — сказал Омар. «Поехали!» — повторил Оразхан, и толстая старуха привратница закрыла за ними дверь, там, снаружи, нажала какую-то кнопку, и железная будка с визгом и грохотом провалилась вниз. Омар, Мирас и Али ничего не почувствовали, они смеялись и что-то кричали на ухо друг другу, а Мамыржан сам не заметил, как произнес: «Господи, помилуй», и обрадовался, что из-за шума и грохота никто ничего не расслышал. Только на тебя надежда, господи! Не дай осиротеть детям моим! Не дай глупо принять смерть! Ему показалось, что его внутренности сдвинулись с места, почувствовал физическую необходимость выйти на воздух, кровь ударила в голову, ему стало дурно, и, сам того не замечая, Мамыржан вцепился в локоть Али.
В это время железная будка остановилась, и все вышли на ярко освещенную широкую площадку. Мамыржан щурил глаза, покачивался и думал, что эта светлая пещера, в которой он очутился, не имеет ничего общего с его представлением о шахте.
— Это же настоящая станция метро!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164