Аспанбай нашел себе постель на гладком камне, под голову положил другой камень — подушку, лег на спину и понесся к своим звездам. Для некоторых людей звезды — просто рассеянные по небу белые горошины, а на самом деле это не так. У каждой звезды, свое окружение, свой косяк, у каждого косяка свой вождь. Звезды не делятся, как кони, на табуны, сини все вместе движутся в одном направлении. Аспанбай умеет это определять.
Так он лежал на спине и начал было дремать, но вдруг вздрогнул от неожиданности, открыл глаза: осколок луны поднялся выше, кругом было светло как днем, улеглись женщины, погасли огни, погасло все; словно мираж, виднелись очертания белых юрт. Из юрты Кошекбая кто-то вышел и направился к озеру, Аспанбай узнал его; это был человек, спустившийся с неба. Пиджак он накинул на плечи, и в глаза бросалось белое пятно его рубашки...
Человек подошел к берегу, постоял немного, потом нагнулся, зачерпнул ладонями воду, прижал их к лицу, негромко кашлянул и застыл, глядя на черную гладь воды. Из юрты, что стояла рядом с юртой Кошекбая, торопливо вышла женщина; Аспанбай узнал и ее, давеча у нее были распущены волосы; она быстрым шагом приближалась к озеру. Человек с неба повернулся, посмотрел в ее сторону, пошел навстречу. Мужчина и женщина встретились, бросились друг к другу в объятия...
Сердце Аспанбая громко заколотилось, казалось, этот стук слышит и молчаливое озеро Самар, и поросшие лесом таинственные горы, и красные плоские скалы вдали; у него зазвенело в ушах, лежащая перед Аспанбаем равнина начала двигаться и удаляться, пальцы онемели, распухли— каждый стал как бревно. Аспанбай понимал, что необходимо выйти из этого состояния, только нужно больно, не жалея, ущипнуть себя, тогда сердце успокоится, предметы займут свои места, перестанут неметь руки и ноги. Осколок луны вдруг ярко, словно ракета, осветил соединившиеся тела. Аспанбай близко, как в бинокль, увидел черные волосы, белую шею женщины...
Через некоторое время прекратится сердцебиение, пройдет звон в ушах, все придет в норму: Аспанбай ждал этого момента.
После полуночи озеро Самар разбушевалось, озеру некому отдавать свою ярость, не впадают в него реки и ручьи, оно стоячее, словно дикий зверь взаперти; озеро гудело и гремело, жаловалось и угрожало, и успокоилось лишь к утру. Ущербная луна тоже не желала смотреться в его разбитое зеркало, она косо поднялась и, кособокая, перевалила через гору. Большой Ирелен тоже обиделся, словно пришелец на дальнюю неприветливую родню, он пробурчал обиды и пошел дальше своей дорогой.
На рассвете жайляу похоже на огромное гнездо, с которого только что слетела сказочная птица, то тут, то там белели оставленные ею яйца — юрты скотоводов. Повесив голову, опустив уши, как осел святого Кожи, понуро стоял на берегу, точно стесняясь нарушить картину вечности, представитель современности — вертолет; вороной стройный жеребец и сердитый гнедой беспрестанно грызлись, покрывая своим ржанием холмы и предгорья, беспрестанно звенели серебряные колокольцы жизни...
В юрте Кошекбая два человека всю ночь не сомкнули глаз: один из них — Мамыржан, он все знал, все чувствовал, он ворочался на кошме и рассуждал про себя о неверности женской натуры; другой — Муса; он смотрел сквозь сундук — верхнее отверстие юрты — на синее небо и пытался постигнуть тайны многих явлений жизни, он мучился, думая о будущем своей дочери, но лежал тихо, не решаясь громко вздохнуть; когда озеро Самар успокоилось, Муса тоже пришел к определенному решению.
К первой дойке в ауле проснулись все: те, у кого были овцы, уже отправляли их на выпас, табунщики пригоняли лошадей из ночного, гости, покашливая, вышли из юрт и отправились за аул. Улмекен, лежа под одеялом, только что успев согреть постель, услышала жесткий голос отца:
— Олег! Эй, Олег, заводи машину! Улмекен, дочка, выйди-ка сюда!
Улмекен выскользнула из-под одеяла и вышла из юрты. У входа стоял отец, веки припухли, брови нахмурены.
— Дочь моя, возвращайся в Ортас! — сказал он мягко.— Сороковины я проведу сам, поезжай сейчас же...
Улмекен поняла; она быстро собралась, села в машину и уехала, никто так и не знал, куда она подевалась.
Весь длинный путь, кажется, ни о чем не думала, рассеянно сидела, не меняя позы; два раза ее взгляд упал на свое отражение в зеркальце, висящем перед шофером; она заметила, что под горячими глазами появились глубокие тени, щеки втянулись, побледнели; это удивило ее. В полдень прибыли в город; Улмекен отправилась домой, обошла все четыре комнаты; она знала, что дом пуст, однако внимательно осмотрела каждый уголок. Чистые, ледяные комнаты не изменились, но что-то отдаленное, совсем уж чужое появилось в них... В баре всегда стояли разные напитки, Улмекен открыла дверцу, чуть помедлила, а потом налила себе в рюмку коньяку и выпила; она сама удивилась этому поступку. Раньше Улмекен не пила не только в одиночку, но даже на праздниках и вечеринках не прикасалась к вину. Она подошла к телефону, сняла трубку, набрала служебный номер Досыма. Ответила девушка-секретарь, которая, как всегда, безошибочно узнала ее голос.
— Соединить вас, апай? — звонко спросила она.
— Соедини.
Досьш нетерпеливо кричал в трубку «алло, алло», Улмекен сидела молча, через некоторое время подала голос:
— Алло, это я.
— Уже приехала?
— Приехала.
— А что так быстро? Все вернулись, что ли?
— Нет, только я.
— Заболела?
— Нет, отец разрешил.
— А как же поминки?
— Завтра будут...
— Е-е-е...
— Приедешь обедать?
— Приеду.
Еще перед отъездом Улмекен наварила мяса и положила в холодильник;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164