Они, присев, высказали свои соболезнования, а потом вышли во двор. С ними вышел и Омар. Секретарь райкома Федоров все время извинялся, что немного запоздал и приехал позже Омара. Директор совхоза Матаев, видимо еще не совсем очухавшись ото сна, бестолково кружил возле Омара, заглядывая ему в глаза; при этом он боязливо моргал, будто кто-то тряс перед ним хлыстом, и повторял:
— Кто бы мог подумать, что такое случится!—И по-русски:— Вот ведь какая вышла петрушка!
Начальник Облздравуправления Жакебаев стоял без кровинки в лице. Он единственный молчал. Омар, похоже, не замечал его присутствия. В основном свое раздражение он направил против Матаева:
— Где же ваши обещания перевести жителей Бирлика на центральную усадьбу?
— Да во мне ли дело!—оправдывался директор совхоза.— Вот стоят отстроенные тридцать домов, разве хоть одна семья переехала?! Сколько я упрашивал этого упрямца Оскенбая: переезжай, говорю, ты переедешь, а за тобой и другие потянутся. Согласился? Как бы не так! И вообще ни одна семья не переехала! Говорят, мол, там мы не сможем держать овечек, птиц. Вот ведь какая петрушка!— Он опять добавил по-русски, чуть не плача:—Что мне делать, Омар Балапанович? Что делать?
Не поглядев, что ночь, они тут же, все четверо, поехали1 на центральную усадьбу. И правда — тридцать домов стояли и ждали переселенцев. Стояли пустые.
— Ну хоть убейте, не хотят переезжать! Вот ведь какая петрушка!—ныл Матаев.
— Не нашли общего языка, не смогли убедить,— вздохнул Омар.
— Матаев правду говорит.,.— вставил Федоров.
— И все же это дело мы так не оставим!—кипятился Омар.
На рассвете четыре машины разъехались на четыре стороны.
Всю обратную дорогу Омара не покидало видение: маленький чернявый мальчик с блестящими глазами и с густой челкой стоит у обочины шоссе. Он появляется то с одной, то с другой стороны машины. А вот теперь этот малыш присел у завалинки на солнцепеке, обхватив голые колени руками и положив на них голову. Омару стало холодно, затекла поясница, он переменил позу, чуть потянулся. Надо же, мысленно сказал он себе, глядя на сидящего чернявого мальчишку, неужели этот мальчик — я? Его ведь тоже зовут Омар. Вот эти руки, вот эти ноги, вот это сердце — это все те же руки, все то же сердце. Я — тот? Тот — я? Удивительная штука — жизнь...
Мальчик, сидящий скорчившись на солнцепеке, кажется, передразнивает его. Он подмигивает Омару и показывает язык. «Эдик, останови!» Машина остановилась, он сначала удивился, почему она встала, но потом дошло, что сам попросил шофера.
Омар, гоняясь за воспоминаниями, ушел от машины.
...Если удавалось проснуться до рассвета и до восхода набрать на поле колосков, то весь день он был сыт; если же просыпал восход и запаздывал, то потом улепетывал с колхозного поля под крики ревущего как медведь бригадира Муталина. В поле, которое он помнит, называлось «Шестьдесят гектаров», каждое утро выходило с десяток мальчишек. С сумками из мешковины, с белыми, вымытыми утренней росой голыми ногами, мальчишки, то нагибаясь к земле, то выпрямляясь, уходили все дальше и дальше по скошенной жесткой стерне, собирая колоски...
Колхоз Кокозек насчитывает сорок дымков, не больше. Он делится на пять улиц, и каждая из них носит свое название. Одна — просто улица — Коше, затем:—аул Кара- чая. Нижний аул, Верхний аул, Разъезд. Расстояние между ними — полтора-два километра. Кроме этих «аулов», существуют еще несколько поселений из двух-трех мазанок. Они называются — «Мечеть домуллы», «Мельница Абдрамана», «Коровий аул», а две избушки, которые стоят при
мерно километрах в двадцати от Коше, зовутся «Два тополя». Еще их люди звали «аулом Жарыка». Название «Два тополя», как можно догадаться, произошло от двух растущих тут высоких деревьев, а «аулом Жарыка» звали потому, что старшим в этой семье был ходжа Жарык, старик с вечно налитыми кровью глазами, страшным лицом и страшным характером. Люди не любили и даже боялись Жарыка, уберегали детей от его дурного глаза, и если у кого заболевал ребенок, то бедные родители шли на поклон к ходже умоляя его принять их скромные дары, но взять обратно свои чары, отвести от ребенка болезнь. Вот этот самый Жарык приходился Омару такой—младшим братом его дедушки по материнской линии.
Всю ночь Омара бросало то в жар, то в холод, он бредил, но под утро стало чуть легче, он открыл глаза и взглянул в окно. И зря... Что-то заставило его в страхе натянуть на голову одеяло. Его начало трясти, он задыхался. Потом он решил, что этот Ужас за окном исчез, и снова посмотрел туда. Нет, Ужас не исчез. За окном стояла серая собака с прямыми ушами, она прядала ими, как будто стригла ножницами, глаза ее горели, красный длинный язык падал из раскрытой зубастой пасти, она глядела на Омара, пускала слюни и делала страшные глотательные движения. Он закричал «мама!» и опять закрылся одеялом, но он, наверное, только подумал, что закричал, потому что мама вошла спокойно, поцеловала его и сказала:
— Проснулся? Вставай, солнышко мое. Ребята уже убежали собирать колоски.
«Это серая собака приходила ко мне во сне!» Стало немного легче, он скрыл от матери свою болезнь, поднялся с постели и вышел на улицу. Он не затруднил себя тщательным одеванием — остался в рубашке и сатиновых трусах, не утомился и от утреннего туалета—добежал до родника, что бил на дне овражка, обмакнул ладони в воду и провел ими по лицу. Этого было вполне достаточно, чтобы разлепить заспанные глаза. После продел через плечо лямку сумки из мешковины и побежал на поле.
Оказалось, что он опоздал. Ребята уже прошли в один конец поля, сейчас собирают колоски на той стороне, возле зарослей ченгеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164