..
Они уже шли по селу — вдоль длинного ряда'горбатых землянок и темных хат. Не лаяли собаки. Редко-редко светились тусклые огни. Иногда попадались навстречу одинокие люди. Они негромко здоровались и проходили дальше. Долго еще было слышно, как чавкает под ногами земля.
— Отстраиваемся на старом месте,— продолжал председатель.— Тут все погорело... Были страшные бои, да и немецкие факельщики... Государство уже дало ссуду... Завтра зерно принесут... Отсеемся. Достанем стройматериал... Боже ты мой, с чего начинали? Бабы говорят — на пепелище
-обгорелый топор раскопали... И весь инструмент. Заселили доты. Бетон. Топить нечем. Армия оставила полевую кухню — каждому в день по кружке баланды.,. А завтра хлеб принесут — ты это понимаешь? Много зерна... Раздам на лепешки — пусть поймут, какой праздник. Остальное — под замок. Осенью приезжай. Вареной пшеницей угощу. Или затирухой. Тут все не узнаешь... Картошка... Там хлеба... Здесь огородина попрет из земли. Вкалывать придется! Ты не представляешь, что такое ожидание. В любую хату зайди — только и разговоров о завтрашнем зерне. При лучине сидят, заснуть не морут. Центнеры и тонны перебрасывают. Уже небось жнут и молотят. А пацанва жадно слушает. У нас есть такие, что цельного каравая в глаза не видели...
Председатель толкнул дверь, и они вошли в землянку. Он долго бил кресалом, и в темноте возникали красные хвосты искр. Наконец загорелся огонек в жестяной плошке — крошечный, как желтая горошина. Он слабо осветил низкий бревенчатый потолок, железную печку и топчан, покрытый солдатским одеялом.
— Располагайся,— председатель широко повел рукой.
— А где твои?— спросил Владимир.
— Еще не обзавелся,— усмехнулся председатель.—Некогда... Да и баб у нас столько, что одну возьми — другие обидятся... Устал?
— Есть немного,- Владимир опустился на топчан и зябко повел плечами. Он потер ладони и стал доставать из вещевого мешка еду. Председатель бросил в печку стружки, они весело вспыхнули жарким пламенем.
— Школа у нас в немецком бункере,— продолжал председатель.— Ничего школа. Они, гады, умели строить. А правление здесь. Ты запрячь свою жратву, солдат. У меня кое-что найдется. Чем ты в городе занимаешься?
— Да строю его.
— Это не сарай поднять,— хмыкнул „председатель.— Стены бревнами подпер, на крышу — солому... Одного стекла сколько понадобится,
— Я и село ваше строить буду,— спокойно сказал Владимир.— Утром, осмотрю его... Напишем объяснительную записку. Потом приедут сюда геодезисты. Появятся здесь авторы проекта... Ну, вот я буду чертежи делать. Это моя обязанность. А потом уже придут другие — каменщики, бетонщики.
— Я об этом рассказываю нашим бабам чуть ли не каждый день.
Председатель присел к огню, щепочкой заворошил угольки. В землянке становилось теплее. Запахло оттаявшей глиной и мокрым деревом. В печи гудело, ухало. Потрескивали бревна наката.
— Я видел у немцев машину,— проговорил председатель.— Штуковина такая, вроде плуга. Только громадный плуг. Цепляется он к паровозу... Идет паровоз, дым в небо... А за ним дорога поднимается дыбом. Шпалы лопаются, точно спички... Так и пашет. Так и пашет, сука. От самого горизонта шрам на земле в полметра глубиной, с деревянными занозами...
Он поставил на стол подогретую картошку, посыпал ее крупной солью. Владимир сел на табуретку, взял в руки алюминиевую ложку. Ели молча, не глядя друг на друга, прислушиваясь к скрипу неплотно пригнанной двери.
— Крыс полно,— наконец задумчиво сказал председатель.—Где бы достать отравы? Погрызут зерню... А кошки их боятся, не берут. Пугливые теперь кошки. Собаки, и те злость потеряли. На чужих не лают. Ты на нее палку наставь— она визжать начинает. Железо ржавеет, дерево гниет, кошка от крысы убегает... Но человек стоит, да еще будущие дела на миллионы считает. Нет ему предела. Где надо, он, как воск, а то упрется ногами в землю, и не. сдвинешь его — каменный...
Председатель поднялся, накинул полушубок и пошел к двери. Обернулся и кивнул на топчан:
— А ты ложись... Я, может, утром вернусь. Пойдем вместе хлеб встречать. Это святой праздник.
Владимир остался один. Прилег, накрылся шинелью, но заснуть не мог—мешала тяжелая тишина землянки. Отвык уже от фронтовых подземных сооружений, а сколько перевидел их на своем военном веку? И копал их для других, и сам в них жил, а теперь не в состоянии сомкнуть глаза—давит тишина земли, тревожат разбуженные воспоминания. Давно они не приходили к нему, думал, что уже отошло, замерло былое, но вот увидел бревенчатый накат, вдохнул запах глины и сырости, и они рядом: завьюженная степь, колонны военнопленных, обоз, раздавленный танками... Первый бой на бесконечном мокром картофельном поле... Озноб осенних окопов... Убитые у стен обгоревшего
сарая...
Владимир поднялся с топчана, надел шинель и вышел наружу. Луна озаряла село зеленым светом замершей ракеты. Вдоль дороги горбились землянки. Одинокие хаты стояли, опираясь на костыли подпорок. На соломенных кры-
шах блестел иней. Владимир брел на стук топоров и голоса. В конце улицы увидел бревенчатый сарай, вокруг которого валялась свежая щепа. Люди втаскивали на крышу длинные доски, вразнобой колотили молотками, слышался визг ножовки, шаркал рубанок.
— Не спится, солдат?— закричал председатель, завидев Владимира. Тот обрадованно заковылял к нему, далеко выбрасывая свои деревяшки.— Топор в руках когда-нибудь держал?—спросил председатель.— Давай руби в лапу... Понимаешь?
— О чем речь?—засмеялся Владимир и ловко поймал на лету топор за отполированную рукоять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85