Владимир набрасывает на плечи шинель и с фонариком идет во двор. Узкий луч сверлит темноту. В круглой дыре света мечется ветер, качаются голые ветки деревьев. Снег грызет землю, бьется на ней, взбрасывая белые вихри. Налетел на человека, вырвал из пальцев полы шинели, ударил морозом в грудь и, как насквозь, пронзил, выдул из . тела и унес все тепло. Владимир задохнулся, крепче сжал в руке мечущийся бледный свет и пошел среди шатающейся темноты, спотыкаясь о кочки... Вернулся — на столе полный стакан дымящегося чая. Лепта уже разделся, лежит в постели. Абажур лампы прикрыт газетой. В углах комнаты густой полумрак, словно четыре мягких столба, которые переходят на потолке в расплывчатые своды, внутри арок желтый мякиш тишины. И пахнет смолой оттаявшего толя, теплым войлоком подсыхающих у печи валенок, прогоревшими углями...
Сжал ладонями раскаленный стакан, и жар побежал по рукам, вытесняя холод и дрожь. Да, здорово у него все нахолодало за ту ночь...
Он топтался у своих ковров, уже привыкнув к базарной сутолоке, к этому беспрерывному гаму, который часами стоял над бывшим пустырем. Когда обернулся, почувствовав на себе чей-то взгляд, она была уже рядом. И сразу озлился, увидев, как она на него смотрит.
— Ну, здравствуй,— сказал тихо, но пальцы в карманах шинели сжались.
— Эх ты,— усмехнулась Наташа.— Человеком назывался...
— Ладно, ты полегче,— Владимир не знал, что отвечать.— Чего ты?
— И пропадай совсем! Хоть загнись в три погибели! — она почти кричала, но слова ее он слышал плохо, точно издалека.—Легкой жизни захотел? Нам кирпичи — тебе пряники? Ты ж противен! Противен...
Владимир стоял перед ней в задубелой от мороза шинели, обмотанный Домниным платком, в Лешиных растоптанных валенках с загнутыми носками.
— Иди ты, знаешь куда! — прошептал он. Наливаясь отчаянием и яростью, продолжал: — Нам что, детей вдвоем крестить?
Она замолчала, губастое лицо ее побледнело.
— Ну же ты и... предатель,— сказала она и пошла в толпу, не оборачиваясь. Люди сомкнулись за ее спиной, как вода за брошенным камнем.
И больше он .ее не видел.
Вечером, больной от того, что случилось на базаре, пришел к общежитию. Он не нашел Наташу в громадном зале, среди бесчисленных клетушек, отгороженных простынями и занавесками. Все пожимали плечами, разводили руками, а то и хмуро молчали. Но он видел, что они что-то знают.
Владимир переходил от одной каморки к другой, нырял в низкие двери, отводил в сторону висящую на веревках материю, и она опускалась за ним. Чем ближе подходил к выходу на полутемную гулкую лестничную клетку, тем страшней и ужасней казалось то, что он сегодня сделал.
Уже было темно, когда Владимир постучал в дверь к старику — знакомому по базару. Вспомнил, как того звали — Куцаев Юрий Иванович. Домой идти не хотелось и пришел сюда — к старинному двухэтажному особняку с мраморными колоннами и грифонами на углах портика. Долго колотил в парадную, обитую медными листами дверь, пока не заметил вывеску:
«МУЗЕИ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ»
Спросил дворника, который монотонно бил ломом наледь на тротуаре:
— Где тут живет Куцаев?
— Юрий Иванович? Со двора... Вход со двора...
И вот он стоит в комнате, слабо освещенной электрической лампочкой. Обрадованный старик суетится у стола, ставит хлеб, сахарницу, чашки. Владимир садится на венский стул и думает — зачем он пришел сюда, к незнакомому человеку? Ему не хотелось возвращаться Домой к ласковому бормотанию Домны, к Лешиным разговорам-о базаре, в устоявшуюся теплую тишину комнаты. Но почему? Они ничего плохого ему не сделали...
Юрий Иванович отхлебывает чай, на плечи его наброшено пальто.
— Пейте, Володя...
— Я пью... Надо было бутылку захватить...
— Зачем она нам? Знаете, я совсем не пьющий... Это тогда... Закоченел до полусмерти... Я рад, что вы пришли.
— Вы живете один?
— В принципе — да... Я холостяк. В молодости не успел завести семью, а сейчас не испытываю желания.
— Одному довольно тоскливо...
— Ко мне много людей ходит,— Юрий Иванович с шумом схлебывает чай.— Сегодня были ребята... Студенты художественного училища. Славно провели время.
— Вы что же,— улыбается Владимир.— В лото с ними играли?
— Вы думаете, нам больше нечем заниматься? — Юрий Иванович испытующе смотрит на Владимира.— Отнюдь...
— Зачем вы тогда на базар ходите? — хмуро спрашивает Владимир.
— У меня очень маленькая зарплата,— просто говорит Юрий Иванович.— Притом, я кое-чем помогаю этим ребятам. Им требуется ватманская бумага, краски... Все это дорого стоит. Я продаю кое-какие ненужные вещи. Чего они валяются?.. На базаре я бываю очень редко. Вы могли это заметить.
— Кто же вы такой? — Владимир устало подпирает голову руками.— Благодетель студентиков или холостяк с причудами?
Старик долго думает, потом пожимает плечами.
— Как вам угодно... Берите хлеб. Не стесняйтесь...
— Вы довольны своей жизнью? — вдруг спрашивает Владимир.
— Безусловно,— отвечает Юрий Иванович.
— А я вот нет,—тихо говорит Владимир.
— Я знаю об этом,- старик размачивает в чае сухарик и жует его, громко похрустывая.
— Это как же? — Владимир с удивлением откидывается на спинку стула.
— Дорогой мой,— Юрий Иванович отодвинул пустую чашку.— Бросайте базар. Уходите от него. От ваших сегодняшних друзей... устраивайтесь куда-нибудь на работу. Уезжайте в другой город...
— Зачем? — хмуро спрашивает Владимир.
— Вы у моря жили?
— Нет... Но был.
— Знаете, между штормом и штилем есть.особое время беспокойства воды. Не шторм и не штиль — мертвая зыбь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85