— помедлив, спросила она.
— Да.
Он перелез через проволоку, и они зашагали по улице между занесенными снегом курганами щебня. Тропинка вела их через обгорелые коробки домов, они слышали гудение ветра в выжженных глазницах окон и одинокие стуки падающих со стен обломков кирпичей... Однажды в темноте что-то с визгом шарахнулось в сторону, и Володька замер, чувствуя, как по спине побежали мурашки.
Алла стояла рядом, вцепившись пальцами в рукав шинели.
— Собака,— прошептал Владимир, и они тронулись дальше.
Они прошли мимо собора. Громадные, изъеденные осколками колонны ничего не держали. Разломанными капителями они тянулись в черное небо.
У входа- в ее дом остановились. Он тронул ее за плечо, пропуская вперед, но женщина качнула головой.
— Не надо... Иди домой...
— А я назад боюсь,— улыбнулся Владимир.
Она прислонилась спиной к стене, сунула кисти в рукава и бросила взгляд на Владимира.
— А ты знаешь,— вдруг сказала она,— легче всего придумать любовь... Вот сколько я девчонок знаю, и почти у всех есть любовь... Они и письма регулярно пишут, и по ночам плачут, и шепчутся с подружками. Все, как по-настоящему... Всем так хочется, чтобы их любили, за любовь принимают что угодно... Любовь придумывать — дело приятное. Можно такое нагородить, такую башню построить, дух захватит. Хуже будет потом... Видел, как растет свекла? Иной раз выродок попадается — ботва по пояс, листья, словно лопухи, а выдернешь... Корешок с фиг величиной...
— Нет, уж,— сердито перебил Володька,— черта с два теперь меня купишь! Тебе за науку спасибо...
— Не за что,— пожала она плечами.— В голодуху листья тоже едят... Не отказываются.
— Понятно,— медленно сказал Владимир.—Я тебя ни в чем не виню... Не имею права. Наверно, в такие вещи надо играть честно, иначе потом будет плохо...
— А разве ты тогда,— тихо спросила она,— тогда ты был со мной-не честен?
— Честен,— твердо произнес Владимир.
Она оттолкнулась от стены и, шагнув к нему, быстро поцеловала куда-то в край щеки, поправила свои выбившиеся волосы, затянула на шее платок и прошептала:
— Спасибо тебе... Вот и все... поговорили. До свидания. Пусть тебе повезет... вернись домой. До свидания, Володя.
Повернулась и ушла в темноту лестничной клетки. Владимир ступил за ней и очутился в кромешной мгле. Он только слышал хруст мусора на ступеньках под ногами уходящей женщины. Постоял и вдруг громко проговорил:
— Ты не ходи к нам в казармы... Я прошу тебя, не ходи... Замерли шаги, стало тихо, затем откуда-то с высоты донеслось совсем приглушенно:
— Хорошо... не буду...
Полк покидал казармы спустя полторы недели, к вечеру. Ворота проходной были распахнуты. Без оркестра и без барабанного боя, с мешками-«сидорами» на спине и винтовками через плечо ряд за рядом выходили на дорогу. Провожали их мальчишки, да у проволоки стояло несколько .девушек из тех, которые приходили на. танцы. В стареньких тесноватых пальтишках, в платках, кто в ботах, кто в галошах из автомобильной резины, они переговаривались между собой и выискивали глазами бывших своих ухажеров.
Знакомые солдаты что-то выкрикивали из проходящих мимо колонн, девчонки смеялись, лузгали семечки, стараясь не размазать губную помаду, и в быстро наступающих сумерках трудно было, рассмотреть выражение их глаз.
Среди толпящихся у проволоки Володька увидел й Аллу. Она высматривала кого-то. Понял, что его, и отвернулся, сделав вид, что не заметил. Он не хотел еще одного прощания, не хотел растравлять себя мыслями о расставаниях. Он слишком хорошо знал, как больно и надолго запоминается вскинутая для прощания рука...
Раскисшая грязь хлюпала под сапогами. Монотонно стучали колеса подвод. Ветер рябил лужи, тяжелый, мокрый снег лежал пластами.
— ...Вот всегда я такой,— бормотал Ворсин, покачиваясь рядом.— Помазок в умывалке забыл... Чем теперь намыливаться, мать твою за ногу?! Все им быстро, по команде, а помазок-то костяной... Черта с два теперь достанешь!..
...Владимир уже понимал, что жизнь часто сводит двух людей, случайно. Она не одаривает их ни большой привязанностью, ни любовью, но зато, разбрасывая их снова в разные стороны, в 'памяти каждого оставляет пустынные улицы, гулкий стук шагов, снежинку, растаявшую в уголке губ... И, может быть, в конце жизни, пройдя сквозь неизбежность лет, эти обычные вещи (тот снег, та площадь, то движение ее головы... всплывут со дна воспоминаний на поверхность, как тонкая нефтяная пленка, покроют все и-засияют радужными кольцами и разводами...
— Теперь не скоро увидеть нам спокойный сон,— продолжал Ворсин.—Уж загонят нас на передовую, там не поспишь...
...И хотя Владимир отворачивался, словно не замечая, как становится на цыпочки Алла и тревожно оглядывает проходящие ряды, он уже чувствовал, что никогда не забудет запаха ранней оттепели, закопченных стен домов И этой кучки девчонок, толпящихся у колючей проволоки проходной. Это вошло в его жизнь и отложилось где-то там,, на стенках кровеносных сосудов, как каменная накипь внутри паровых труб. И еще раз он поразился безграничной возможности человека носить в себе и то, что было десять лет назад, и что случилось всего за минуту до этого, сохраняя трепетную свежесть и свинцовую тяжесть пережитого... Все живет в человеке. Растаял падавший в ту ночь снег, но, закрыв глаза, Володька снова видит белые пряди, уносимые ветром... Он еще слышит крик: «По ваго-о-о-онам!.» И прощальный паровозный гудок... Все в человеке.
— Три дня от наваждения избавиться не могу,— жалуется Ворсин.— Хочу стакан молока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85