Это мой дом. Вот обоюдоува-жаемый человек, то есть, мать, по-нашему...
— При чем тут война,—сердито пробормотал Владимир.— Что ты буровишь?
— Не спеши, корешок,—Леша пьяно ухмыльнулся и погрозил пальцем.—Я себя сейчас чувствую вполне самостоятельным и ценным человеком. На сто процентов! Я еще сапоги от Европы не отмыл. А посему имею право на свое мнение по всякому поводу. Так?
— Ну?
— Любил я раньше скандальчики. На .всякой вечеринке бузу заводил. И все, что гремело и шуму добавляло,— мне все удивительно нравилось. И воевал с громом. А теперь хочу три вещи. Всего три, понимаешь? Первое — тишины...
Не как в госпитале. Нет. Ты вот послушай. Замолкни. Слушай, кореш.
Они опустили стаканы и посмотрели на закрытое ставнями окно. Ветер гудел за стенами, трещали дрова в печи. В комнате чуть пахло угаром и мокрыми теплыми валенками.
— Вот такой тишины,— серьезно сказал Леша.— Как у нас с матерью...
— Согласен,— тихо проговорил Владимир.
— Второе,— Лешка загнул палец,— уважение друг к другу... Опять-таки, с матерью у нас получается. Можешь позавидовать. И третье...
Лешка поднял с тарелки обглоданную кость.
— Вот это самое. Курица на столе.
— Не мало? — неуверенно спросил Владимир.
— Смотря с чем сравнивать,— усмехнулся Лешка.
Он сидит задумавшись, пристально смотрит в стакан, на дне которого в спирте качается огненный шар света от притушенной лампы. Женщина незаметно уходит за ситцевую занавеску. На железный лист перед печью выпадают угли.
— Дали мне направление на завод, землю копать под фундамент...— Леща тяжело поднимает голову.— Под немецкими перинами спал... В колокол бил... Землю копать? Я, брат, все понимаю, но... Ты б послушал, как он гудел, колокол-то... Может, его за все сто лет первый раз так растревожили. И кто? Я... Вот этими самыми руками... Ты где свою ногу потерял?
— Отморозил ни за что ни про что...— хмуро ответил Владимир.
Его не раз спрашивали об этом, но никому он еще не сказал правду.
— А у меня на теле шрамов в общей сумме на один метр пятнадцать сантиметров. В госпитале измерял. Сорок шесть сантиметров получил сразу. В Польше было дело. Городок заняли. Взрывом об дверь ахнуло. Четырехсантиметровые доски прошиб... Ничего, вылечился. Выпьем?
— Обязательно,— Владимир подставил стакан.
Леша долго лил спирт тонкой струйкой из графинчика, и стекло звенело в дрожащих руках.
— Шумно умирали,— покачал головой Леша.
— По-разному,— ответил Владимир, медленно прожевывая кружок огурца.
— Леша,— послышался спокойный голос из-за занавески.
— Да, мать? — встрепенулся Леша.
— Ложись спать, родной. Хватит бередить себя.
— Тс-с-с,— Леша приложил палец к губам и зашептал:— Еще по маленькой и разбегаемся... Ну, будет! За победу, за нашу жизнь... За корешков наших распрекрасных, которые в земле лежат. Салют из всех оруди-и-й... Залп!: .
Они тихо чокнулись, и Леша подставил свою шею. Владимир обнял его, и они, пошатываясь, пошли к чулану... Впервые за долгое время Владимир спал так спокойно. И сны видел добрые, с зеленой травой, дождями и громом без молнии.
Утром голова не болела, но он выпил воды, и легкое вчерашнее опьянение проснулось в крови. Он вышел во двор и увидел глубокий снег, черную собаку и прямые столбы дыма из множества труб. Жестяные- или выложенные из кирпича, они торчали на крышах, вылезали из окон и подвалов, не спеша пускали в серое небо бледно-синие, прозрачные струй.
Лешка стоял голый по пояс и обтирался снегом. Через спину под ребра шли рваные шрамы.
— Пока мать не видит,— закричал он.— Процедура под запретом! Давай, сбрасывай свои шмотки!
— Да ну тебя,— Владимир даже поежился, гля.дя; как Леша хватает большими комьями снег и растирает его на волосатой груди.— Простудишься, солдат...
— Ура-а-а! — Деша швырнул снежком и пронесся мимо,-красный, взлохмаченный, горячий.
Володя вернулся в дом и лег на кровать. Он слышал, как за стеной о чем-то говорили, стучали ложками, цотом хлопнула дверь и все затихло. ....
Осталась бы жива мать, он сейчас так же лежал бы в кровати, слушал ее осторожные шаги, вздохи, шорох платья... Только окно было бы большое, в старинном мелком переплете, у рукомойника висело бы. жесткое от крахмала, чистое полотенце, и постукивание посуды означало, что готовится на плите вкусный завтрак...
Владимир развязал вещмешок и немного поел всухомятку. За стеной вполголоса пела Домна. Владимир спрятал харчи и, взяв костыли, вышел в комнату. Он увидел раздвинутый обеденный стол, накрытый длинным куском кры-шевого толя. Рядом стояла женщина. Она смущенно смотрела на вошедшего и прижимала к груди тряпку и кисть.
На ней был длинный рваный фартук, весь в цветных пятнах.
— Вот... Понимаешь,— растерянно проговорила Дом-, на,— что времени пропадать... Малюем понемножку...
Она. рисовала ковер. На полу валялись бумажные трафареты, а на толе, черном, как сажа, белели два лебедя с изогнутыми змеиными шеями и кровавыми клювами.
Приземистая ядовит'о-синяя ваза разделяла птиц, возвышаясь над ними самоварным верхом.
— А Леша где? — спросил Владимир.
— Он...— Домна подумала, туго сжав ца гладком лбу косую морщинку, и ответила, не таясь:— Он на базар пошел... Мы рисуем и продаем... Жить надо..
— Жить надо... Конечно,—- согласился Владимир.— Трафареты сами делали?
— Нет, Лешенька где-то достал. Разве мы сами такое придумаем?
— Дайте-ка я попробую,— попросил Владимир и взял в руки кисть. Он обмакнул ее в белила и провел под лебедями волнистую линию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85