В стареньком пальтишке из драпа. Он ветре-: тил ее отчаянно-веселый взгляд и через кого-то протянул ей руку, она уцепилась за нее, и он втащил ее в круговорот жарких гимнастерок, шумного дыхания и грома духового оркестра. Она была небольшого роста, крепкая и гибкая. Из теплоты пухового платка дохнуло дешевым одеколоном. Вблизи она оказалась не такой молодой...
Они молчали, смотрели друг на друга, расходились в стороны, вытянув руки, не разжимая горячих пальцев, сходились снова, неслись вдоль стен, крепко обнявшись, стиснутые спинами и плечами, мимо стоявших у дверей, мимо распаренных музыкантов,.. Казалось, что они уже знали друг друга очень давно иболыне говорить было не о чем, так ясно и понятно все было. Они смеялись, шутили, а в перерывах между музыкой стояли у печки и, тяжело дыша, весело посматривали друг на друга.
А потом он нашел в груде сваленных на подоконнике вещей свою шинельку и, сунув руки в рукава, на ходу перепоясываясь ремнем, двинулся к выходу, стараясь не потерять из виду мелькающий среди голов пуховый платок...
Она жила в одном из чудом сохранившихся зданий недалеко от вокзала. Странно было слышать, как в темноте под ногами скрипит в коридоре рассохшийся, паркет.
Осторожно открыла дверь и ввела его в свою комнату. Зажгла крошечный фитилек, плавающий в консервной банке. Он увидел узкую ванную комнату с гирляндами труб" под потолком. Единственное окно было заколочено фанерой. У кровати — столик с зеркальцем и набором расчесок. В крышке от мыльницы — приколки. И пахнет горелым углем и тем дешевым одеколоном.
— Раздевайся, милый,— прошептала она и стала снимать с него холодную шинель.— Садись на кровать... У меня стульев нет... не влезают.
Владимир опустился на кровать, обнял женщину, и притянул к себе. Она забросила ноги на Одеяло, прижалась щекой к его груди и стала ворочаться, устраиваясь поуютнее, пока ее руки не скользнули вокруг шеи тяжело задышавшего парня.
— Подожди,— тихо сказала она.— Давай согреемся... Потом я тебя чаем угощу...
— С сахаром?
— Нет, с сахарином... Несколько крупинок осталось. Дорогой он очень...
— Я тебе сахару принесу,— пообещал Владимир.— Нам выдали недавно...
— Какой ты у меня добрый,— проговорила она, и он, смутившись, забормотал:
— Да нет, я просто т,ак... Ты не подумай...
— О чем? — в ее голосе слышалась улыбка.
— Ты часто к нам ходишь?
— Какой сердитый... Сколько тебе лет?
— При чем тут года?! С передовой мы...
— А когда-нибудь Цедовался? — засмеялась она, и руки ее стали тихонько тянуть его голову по подушке, пока он не почувствовал на своем лице ее дыхание.
— Умеешь целоваться... Да?— снова спросила она и засмеялась чуть слышно, вздрагивающим голосом, от которого ему вдруг стало жарко, неуютно и почему-то стыдно,
— А дверь закрыта? — хрипло спросил он, лихорадочно думая о том, что сейчас должно произойти, полный растерянности перед предстоящим.
— Боже, о чем он думает.сейчас...— насмешливо прошептала она, и тогда он своими жесткими, неумело сложенными губами нашел ее губы. И, уже внутренне ненавидя самого себя за все, что сейчас будет делать, удивленный тем, как пьяно закружилась голова, грубо обхватил ее руками и сжал изо всех сил.
— Сломаешь кости... Сапоги сними.
И удивленно счастливый смех женщины... ...Затем он долго лежал рядом с ней. У стены плавился крошенный невесомый огонек. Стучал ветер фанерой окна.
— Расскажи о себе,— попросил он.
— О чем? — засмеялась она и провела ладонью по его щеке.— Ты, наверно, еще ни разу не брился?..
— Расскажи,— снова попросил Владимир.
— Работаю на заводе... Разбираю завалы... Может, через полгода пустим его снова... Живу одна... Отца и мать немцы убили... Вот и все,— она помолчала и добавила.— Звать меня Аллой.
— Трудно тебе одной,— вздохнул Владимир, и ему стало до обиды жалко эту прижавшуюся к нему ласковую женщину. Он захотел сделать для нее что-то очень приятное и важное и не мог придумать.
— Почему? — беззаботно ответила она, и он почувствовал, как она пожала плечами.— Живу нормально... На хлеб и на любовь хватает...
— Не говори так,— сказал Владимир.— Эти слова не для тебя... Ты не такая.
— А какая же?! — фыркнула она.
— Не такая,— подумав, упрямо ответил Владимир и вдруг добавил, неожиданно осознав, как близка и дорога стала ему сейчас женщина, о существовании которой Он не знал еще несколько часов назад.— Я такой не встречал...
— Перестань,— она отодвинулась от него, приподнявшись на локте.— Как тебе не стыдно?
— Я говорю честно,— прошептал Владимир.
— Да, конечно, ты этого еще не встречал... Для тебя это первый раз в жизни,— последнее она подчеркнула насмешливой ноткой,— но, прошу, ты мне таких слов не говори... У тебя еще будет мното женщин, и каждой надо будет что-то говорить... А моя особенность только в том, что я у тебя первая... Вот и все. И не надо из мухи делать слона. Мне
довольно и того, что ты теперь всю жизнь обо мне будешь помнить...
— А ты обо мне? — спросил Владимир.
— Я? — она задумалась. Легла на подушку и забросила руки за голову. Пальцы ее коснулись лба Владимира и, случайно нащупав рубец поперечной морщины, легонько прошлись по нему, стараясь разгладить.— Я, если честно, забуду... И знаешь почему? — она опять засмеялась.— Потому что я вот такая... Я не думаю о том, что будет завтра. Я вообще ни о чем не думаю. А если что-либо захочу сделать, то прислушаюсь к себе, вот, как к ветру за окном... И поступаю не так, как велит голова, а к чему меня тянет... Я нот заметила, что война одних думать научила, а других, вроде меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85