Дойдем?
— Надо. Не помирать же? — усмехнулся одноглазый.
— А ты погляди,— тихо сказал Ворсин и кивнул в сторону.
Там, на белой целине поля, лежали длинные полосы, словно кто-то ножом вспорол в нескольких местах белую гладь громадной простыни.
— Танки блукают по степи... Не наскочить бы на них,— проговорил Ворсин.— Кто его знает, чьи они?
— Немецкие, наверно,— устало сказал Владимир.— Ухо надо держать востро. А то влипнем, как маленькие.
— И на них поглядывайте,— буркнул Ворсин и, кивнув на пленных, побежал в голову колонны.
— А я уж думал, что для меня войне конец,— вздохнул одноглазый.
Тучи опускались ниже, ниже и где-то на горизонте уже сомкнулись со степью. Солнце запряталось совсем. Только иногда был виден, как сквозь затуманенное стекло, крова-по-красный его диск, похожий на луну.
Дорогу было почти невозможно различить, и летучие языки поземки зализывали ее последние следы. Они набрасывались на сугробы, сбивали с них мягкие гребни и тянули по насту длинные белые кометы, внутри которых бешено плясал кипящий снег.
Пленные, низко согнувшись, задыхаясь от ветра, медленно брели за идущим впереди сержантом.
— Сто-о-ой! — закричал Ворсин.
Колонна и конвоиры остановились на дороге. Они были на краю обрыва, внизу лежала невидимая под снегом река. Только берега, один высокий, другой пологий, поросший кустарником, показывали, как змеилась она под толстым льдом. Издалека сквозь ветер доносился чуть слышимый рокот моторов. Он то становился громче, то поземка относила звуки в сторону, и они пропадали,
— Танки,— сказал одноглазый,— Накаркали, мать ее за ногу!
Подошел злой и растерянный Ворсин.
— Что делать будем ребята? Наверно, немецкие...
— Может, пройдут мимо? — произнес паренек-конвоир, держа руку на груди и покачивая ее, словно убаюкивая боль.
Пленные стояли, сломав ряды, настороженно прислушиваясь к ветру. Громко говорил что-то тот, с отмороженными ушами. Его слушали, обступив неплотной толпой.
— Фрицы митингуют,— проговорил одноглазый.— Надеются на своих...
— Черта лысого им,— выругался сержант.— Второй раз в плен брать?! Сколько они наших ребят за это время перебьют!
— Гони их к обрыву, под пулемет,— сказал Владимир.—Пусть бога молят, чтоб не ихние танки оказались...
— Это дело,— Ворсин побежал к остальным конвоирам.
— Ко-о-ом! — закричали те и, вскинув винтовки, стали теснить пленных. Немцы начали неохотно пятиться к обрыву, то и дело оглядываясь на солдат. Они вытянулись вдоль берега густой цепью. Черные силуэты их ясно были видны на фоне белой степи.
Владимир взял ручной пулемет и бухнулся в снег, направив дуло в сторону обрыва. Пленные заволновались, несколько человек пошли на пулемет, но, завязнув в сугробах, так и остановились, повернув головы и слушая приближающийся рев моторов. Серые коробки трех танков показались вдалеке и, описывая большие пологие дуги, покатились вдоль берега.
— Как заметим, что немецкие, так и бей сволочей,— сказал сержант.— Я закричу тебе...— Он повернулся к остальным и, увидев бледное лицо паренька-конвоира, натянуто засмеялся.— Перепугался, солдат? Ничего, не дрейфь... Отобьемся. Занимай оборону! — приказал он, и конвоиры побежали по снегу, упали в него...
Владимир не видел танков. Он только слышал, как все ближе и мощней ревут их моторы, представлял мощные буруны у гремящих гусениц и тупые срезы башен, заляпанные белой маскировочной краской. Он понимал, что это, может быть, последний бой для них, и всем — напряженными мышцами, затылком и беззащитной спиной — ожидал первого орудийного выстрела, хлопков гранат, а потом над головой — гремящего скрежета железа и вони солярки,,,
Перед ним неподвижно застыла черная цепь людей. Толстая, черная пулеметная мушка медленно двигалась вдоль ряда, по очереди закрывая человеческие фигуры. Она качалась — то дрожали руки Владимира.
«Лишь бы они не побежали на пулемет,— думал он, рижавшись щекой к ледяному прикладу.— Могу не спеть... А где тот?..»
Немец стоял посредине, не то обнимая, не то поддерживая одного из пленных, который повис на нем, обхватив руками его шею и спрятав на груди лицо. Мушка не смогла рикрыть сразу две фигуры и немного порыскала по ним, ловно пытаясь разъединить их своим черным столиком.
Только сейчас Владимир увидел их лица — всех, по очереди, одно за другим — закаменевшие белые лица объятых ужасом людей. Они смотрели только на него, и он даже почувствовал, как скрещиваются здесь, на нем, эти остановившиеся страшные взоры, словно лучи в пронзительном фокусе. Они давили его грудь, тяжелили руку, лежащую па спусковом крючке.
Он не знал, что так трудно лежать с пулеметом против беззащитных людей. Он и раньше стрелял в них, и часто автомат срабатывал прежде, чем он мог различить кого-то в темном углу осыпавшейся чужой траншеи. Но там был бой...
Пот выступил у него на лбу, и струйки его потекли, оседая на заиндевелых бровях. Палец, помимо воли, все сильнее нажимал на спусковой крючок, и тот пружинисто поддавался назад. Только секунды оставались до того, как сорвется боек и ударит в капсюль патрона. И тогда пулемет, рванувшись из рук, грохнет обжигающей очередью, высунув ил дула-пульсирующий огонек.
— Наши-и-и-и! — раздался за спиной неистово-радостный крик.— Наши-и!
Владимир медленно отпустил пулемет и, набрав полную горсть снега, умыл им лицо, крепко растерев лоб и щеки. Он слизал с губ холодные крошки, не отряхиваясь, поднялся во весь рост. Он увидел близко стоящие грязно-белые танки и бегущих к ним конвоиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85