— Вы еще что-то мне хотели сказать?— осторожно спросил он.
— Да... Вы понимаете, такое дело... Три курса строительного техникума — это очень интересно. И мы — соседи по данному забору... Так сказать, коллеги. Не могли бы вы зайти ко мне в гости?.. Попьем чаю... Поговорим. Живу я на Гоголя, три... Не осудите старика. Премного буду благодарен за визит...
— Приду, приду,— торопливо согласился Владимир, а сам подумал, уходя от него: «Да на шут ты мне сдался?.. Конечно, жаль старика. Совсем доходяга... Но что у нас может быть общего?..»
Но потом, идя по базару вместе с Лешей, долго вспоминал костлявую фигуру в толстой броне драпового пальто с обвисшими пуговицами, с мягким шаром головы, закутан-
ной в бабий платок, и кривыми валенками с торчащими из них прутиками-ногами. А базар гудел трофейными аккордеонами. Ржали лошади. Кругами ходили барахольщики, набросив на плечи дамские шубы, венгерские френчи и немецкие шинели. Взлетали в поднятых руках бязевые кальсоны, шевиотовые отрезы, ленты цветной заграничной кожи.
— Иголки-и-и швейные-е-е...
— Мозольная-я-я жидко-о-о-сть...
— ...А до смерти четыре шага-а-а...
— ...На палубу вышел, а палубы не-е-ет....
— ...А мама родная сыно-о-очка все жде-е-ет...
И тут же хохот — здоровые парни, греясь, играют в жучка. Бьют по подставленной ладони так, что получается не хлопок, а звонкий выстрел. Народ столпился кругом, подначивает, а парни входят в веселую ярость, сбросив шинели, раскрасневшиеся, хлещут наотмашь, не жалея силы. А где-то кого-то ловит милиция. Сверчками заливаются свистки, крик, мгновенный водоворот толпы, и все тонет в качающемся море плеч и голов...
— Люблю до Чертиков!— оборачивается Леша.— Здорово тут. А вот и наша компания... Привет, славяне!
Небритые, пропахшие самогоном, друзья базарные встречают радостным гомоном: — Леша-а, братишка! — Салют, богомаз!
— Лешка-а, прише-е-ел!..
Они сидят возле ящика, прямо на снегу, один подложил под себя скрещенные костыли. Под распахнутым полушубком его — желто-красные черточки полосок ранения,
— Знакомься,— Леша сияет от удовольствия.— Все знатные ребятишки... Федор Иванович. Заслуженный сапер. Ошибся один раз.
Пожилой. Припухшее лицо улыбается, мохнатая шапка надвинута на самые брови.
— А это Колька-музыкант...
Мордатый, с добродушными глазами и сплюснутым носом парень по-дирижерски взмахивает рукой.
— Садись,—говорит он. Владимиру и разбрасывает на перевернутом ящике петельку из шпагата.— Ткни пальцем..: Затянешь узелок.— выиграл...
— Ой, не пытайся,— смеется Федор Иванович.— Облапошит в стельку...
Третий, с перекошенным лицом, захохотал во все горло: — Не бойся. Мы своих не обдираем...
— А не лучше ли, ребятишки,— Леша потер ладони,— раскулачить пару банок?
— А чего?! — Дернем, ребята?
— Даешь Берлин!
Запахивая полушубки, работая локтями, переговариваясь, ныряя в просветы между людьми, неторопливо зашагали плотной спаянной группой. Впереди на костылях ковыляет Федор Иванович, лихо покрикивает:
— Не отставай, братва-а... Шевели ногами...
Черная от сажи и копоти железнодорожная ветка рассекала базар надвое. Перевалили через рельсы и скатились по насыпи в людскую кутерьму. У какой-то бабки купили две бутылки самогона. На. прилавке у частника подхватили соленую рыбину и полкаравая жесткого хлеба. С шумом ввалились в дощатый киоск, полный гомона и табачного дыма. Устроились у окна, за грязным столиком, сдвинув в сторону захватанные стаканы. Пили весело, с беззаботным отчаянием и говорили все разом, перебивая друг друга и стуча кулаками. У Владимира в голове гудело, тело под теплой шинелью обмякло, распарилось. Он сейчас любил эти обросшие щетиной лица, воспаленные, жаркие глаза. Сидящие за столом были самыми родными и близкими. Их бесшабашная расточительность, широкие взмахи рук, псиный запах полушубков воскрешали смутные воспоминания о недавних неустроенных годах, когда случайные знакомства превращались в долгую дружбу, а друзья, расставались навсегда без упреков и жалоб...
И все, о чем они сейчас говорили, казалось правильным и единственно верным. Федор Иванович рвал зубами сухую рыбу, утирал рукавом мокрые от пива губы и старался перекричать других:
— ...Ненавижу попрошаек. Жлобы несчастные! Под гармошку слюни пускают. Если ты инвалид— пенсию тебе дают, гаду! Голова должна работать, как трактор! Ты инвалид, но имя тебе —человек!.. И крутись, человек, крутись!
— ...Ковры?!—орал Леша и тряс за плечи Кольку-музыканта.— Я что, ворую?! Нет! Своими, вот этими руками... Могу даже от пенсии отказаться в пользу слабонервных! Я жизнь строю — вот что я делаю ежедневно. Имею право. Должен я теперь задуматься о себе, как о личности, которая все фронты себя- ни в грош не ценила? И могла запросто на пулемет пойти.
Владимир тоже раздувал ноздри, наливался пьяным весельем и кричал:
— ...Славяне, держаться надо вместе! Как в кулаке пальцы... Мы свое дело сделали! Теперь только жить! Хлеб есть! Водка есть! А подлостей не совершать. Это не наш дух! У нас все по-гвардейски...
— Правильно...-—парень с перекошенным лицом говорит шепотом. Он один не кричит. Хмель качает его на стуле, и руки беспомощно шарят по столу, опрокидывая стаканы.
— На перстне Соломона,— бормочет он.— У мудрого Соломона было написано. Буковками. Сам в книге читал. Написано было: «Все пройдет». Гад! Ни черта не пройдет, Все останется с на.ми. И барахолка не поможет. И водка не поможет. И никуда не спрятаться...
— ...Я правильно думаю?!—Федор Иванович грудью поддается к столу, пышущее лицо его озарено восторгом.— У меня были ноги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85