Вас бьет мертвая зыбь.
— А что вы обо мне знаете? — насупливается Владимир.— Я честно воевал — не прятался. Бездомный... Без специальности... И ни дяди иди тети — точно печная труба на погорелище. Что вы мне.можете сказать в утешение? Да и зачем? — Владимир усмехается.— Знаете, как в госпитале? Кто операции боится — умоляет сделать ее под общим наркозом. А наутро сдыхает в простынях. Отчикали
без боли, а выдыхает проклятый-газ двое суток. Вот так ваши утешения да.советы. Красивые, умные слова — облегчение на час, а выхаркивать целую жизнь. Юрий Иванович задумывается, ногтями пощелкивает по краю чашки.
— Что ж,— наконец произнес он.— Откровенность за откровенность... Я старый человек, одной ногой стою в могиле. Поверь, не очень приятное ощущение... Мечтал я когда-то стать известным художником — много учился, ходил по земле. И ничего не получилось — не хватило таланта. У тебя нет ноги, сгорел дом, умерли все родственники — это ужасно... Но нет таланта — нет художника... Его не построишь, как крышу над головой, не заменишь деревяшкой протеза... Жизнь мне показалась бесполезной. Я стрелялся. Выходили. Но существовать без искусства я не мог и устроился в музей. Не искусствоведом, нет, обычным смотрителем... Я понял простую мысль — мир рождал великих, гигантских людей. Их произведения всегда с нами. Великие люди посвящали свой гений не безразлично чему. Они были людьми по большому счету. Их опыт жизни утверждает неискоренимость добра и честности перед лицом зла И предательства... Вечную тягу прекрасного вопреки соблазнам безобразного! Ты понимаешь, Владимир? Есть постоянство человеческого бытия — любовь к ближнему, справедливость, разум... Все это противостоит мерзости, лжи, лицемерию, кретинизму... Радость познания мира — концентрационным лагерям. Счастье будущего — газовым камерам,— Юрий Иванович сидел за столом, съежившись под тяжелым пальто. Круглые стекла очков совиными зрачт ками вспыхивали под светом и потухали наклоненные вниз, и тогда в линзах возникали его глаза — темные, расширенные волнением.
— Полотна смертны, Володя,—вздыхает Кунаев.— На них действует время, температура, влажность... Они медленно умирают. Уходят в небытие и уносят с собой то, ради чего и были написаны. Я решил всю свою жизнь .оберегать их. Пусть они продлят свой век на количество прожитых мною лет... Я с гордостью могу сказать — прожил не напрасно. На моей жизни они существовали, несмотря ни на что... Был фашизм, была война, голод, люди замерзали в сугробах прямо на улицах... Бабий Яр, Освенцим, разру-шенный Новгород... И были они — знамена бессмертия человечности, развешенные на стенах залов, которые я отапливал досками из разобранных домов... Собирал по городу тряпки и утеплял картины... Скандалил в горисполкоме, и
мне для них без очереди давали тонну угольной пыли... Договаривался в комендатуре, и целую, неделю взвод саперов конопатил в окнах щели. И это в сорок первом году! Я, наконец, покупаю молодым художникам.отличную ватманскую бумагу, чтобы они имели возможность копировать великие произведения человеческого разума... Вот моя жизнь, Володя. И я это все повторил бы даже если бы у меня не было двух ног, а жить пришлось под открытым небом...
Он замолкает, и они долго сидят, каждый думая о своем.
— Я понимаю,— произносит Владимир,— вы подразумеваете всех нас — меня, Лешу, его друзей... Но, если бы вы знали, что им пришлось увидеть... Даже железо имеет предел усталости.
— Но не люди, не люди! — восклицает Юрий Иванович.— Послушайте, как сказал философ: «Если я не для себя, то кто же для меня? Но если я только для себя, то зачем я? И если не теперь, то когда же?:.» Посвятить себя желаниям желудка? Избавиться от беспокойства сердца? Что может быть ужаснее! Выжить войну и умереть заживо...
— Обождите,—слабо возражает Владимир.— Они выполнили свои,обязательства, а теперь... Разве они виноваты, что из обрезков жести ведра не слепишь? Но самое главное выполнено ими! За это прощается им многое!
— Кто будет прощать? — устало спрашивает Куцаев.— Вы? Я?.. Они?.. У всех у нас. один выбор — жить дальше. Вам кажется, что Победа подвела черту под всеми людскими страданиями... А подумайте — сотни разрушенных городов... Вонючие подвалы... Сожженные деревни, как после татарского нашествия. А впереди?.. Голодные годы. Бездомность. Неухоженность заброшенной земли... И бешеная работа. Это кому? Мертвые сраму не имут. И тогда вас спрашивает великий философ, который кое-что понимал: «Если я только для себя, то зачем я? И если не теперь, то когда?»
— Вот почему вы меня звали? — усмехается Владимир. Была правда в словах старика, и хотя он заставлял
себя возражать, внутренне уже согласился с тем, что -все это время жил бездарно и бесполезно. Такая мысль зрела подспудно давно и только теперь, растревоженная разговором, возникла так ясно.
— Я это и не скрываю,— Юрий Иванович пожимает плечами.— Когда я узнал, что вы окончили три курса строительного техникума...
— Забыл я все к черту! — вырывается у Владимира.
— Три курса! — словно не расслышав, продолжает Куцаев.—Й он торгует, коврами, пьет водку... А от ветра падают ночами стены... Это, извините за выражение, элементарная подлость! . .
— Знаете что?! — Владимир отпихивает чашку и зло смотрит на примолкнувшего старика.— Поговорили и хватит... Душа меру знает.
Он ковыляет к вешалке и натягивает шинель, с трудом попадая в рукава.
— Ну вот, обиделись,— виновато произносит Кунаев.— Извините, ради бога...
— Нет, чего,--- цедит Владимир.— Спасибо за чай, за хлеб-соль...
— Оставайтесь ночевать,— предлагает неуверенно старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85