Наконец он заснул, но Сингер долго лежал в темноте с о
ткрытыми глазами. Карла они больше не видели.
Потом он вспомнил другой случай. Несколько лет спустя Антонапулос взял и
з вазы на камине деньги, отложенные на плату за квартиру, и проиграл их в и
горных автоматах. И тот летний день, когда грек пошел голышом вниз за газе
той. Бедняга, он так страдал от жары! Они купили в рассрочку холодильник, и
Антонапулос вечно сосал ледяные кубики; он даже брал их с собой в кровать,
и они таяли, когда грек засыпал. И тот раз, когда Антонапулос напился и кин
ул в него миску с макаронами…
В первые месяцы разлуки эти отвратительные сцены вплетались в его воспо
минания, как гнилые нити Ц в ткань ковра. А потом они исчезли. Те времена, к
огда он был несчастен, забывались. По мере того как проходил год, его мысли
о друге спиралью уходили вглубь, пока он не остался вдвоем с тем Антонапу
лосом, которого знал только он один.
Это был настоящий друг, ему он мог сказать все, что у него на душе. Ведь Анто
напулос Ц чего никто не подозревал Ц был человек мудрый. Шло время, и др
уг, казалось, все вырастал в его представлении; лицо Антонапулоса смотре
ло на него из ночной темноты значительно и серьезно. Воспоминания о нем с
тали совсем другими Ц теперь он уже не помнил о греке ничего дурного, а по
мнил только его ум и доброту.
Он видел, как Антонапулос сидит напротив него в большом кресле. Грек сиди
т спокойно, не шевелясь. Его круглое лицо непроницаемо. На губах Ц мудрая
улыбка, в глазах Ц глубокая мысль. Он следит за тем, что ему говорят. И разу
мом своим все постигает.
Таков был Антонапулос, который теперь постоянно жил в его душе. Таков был
друг, которому надо было рассказать обо всем, что творится вокруг, ибо за э
тот год кое-что произошло. Сингера покинули в чужой стране. В одиночестве
. И, открыв глаза, он увидел многое, чего не понимал. Он был растерян.

Он следил за тем, как губы их складывают слова.
…Мы, негры, хотим наконец получить свободу. А свобода Ц это прежде всего
право вносить свой вклад в общее дело. Мы хотим служить, получать положен
ную нам долю, трудиться и в свою очередь потреблять то, что нам должно быть
дано. Но вы Ц единственный белый из всех, кого я встречал, кто сознает чуд
овищное бедствие моего народа.
…Понимаете, мистер Сингер? Во мне все время звучит эта музыка. Мне надо ста
ть настоящим музыкантом. Может, я еще ничего не знаю, но я узнаю, когда мне б
удет двадцать. Понимаете, мистер Сингер? А тогда я поеду путешествовать п
о чужим странам, туда, где бывает снег.
…Давайте прикончим с вами бутылку. Налейте мне малость. Ведь мы же думали
с вами о свободе. Это слово как червь точит мою душу. Да? Нет? Больше? Меньше?
Ведь слово это Ц сигнал к мятежу, грабежам и коварству. Мы будем свободны
, и тогда самые ловкие смогут поработить остальных. И все же! Ведь у этого с
лова есть и другое значение. Из всех слов это самое опасное на свете. Мы, те,
кто это понимает, должны быть бдительны. Слово это облегчает нам совесть,
ведь, в сущности, это слово Ц высочайший идеал человека. Но, пользуясь им,
пауки плетут для нас самую гнусную паутину.
Последний только потирал нос. Он приходил изредка и мало разговаривал. О
н задавал вопросы.
Все эти четверо постоянно являются к нему в комнату вот уже больше семи м
есяцев. Они никогда не приходят вместе, только поодиночке. И он неизменно
встречает их у дверей с радушной улыбкой. Тоска по Антонапулосу живет в н
ем всегда Ц так же, как и в первые месяцы после разлуки, Ц и лучше коротат
ь время с кем угодно, чем слишком долго оставаться одному. Это было похоже
на то, что он чувствовал много лет назад, когда дал Антонапулосу клятву (и
даже написал ее на бумаге и приколол кнопками к стене над кроватью): броси
ть курить, целый месяц не пить пива и не есть мяса. В первые дни было очень т
яжело. Он не знал ни отдыха, ни покоя. Он так часто забегал к Антонапулосу в
о фруктовую лавку, что Чарльз Паркер стал ему грубить. Когда он кончал гра
вировать все, что ему было поручено на сегодня, он либо бесцельно коротал
время в магазине с часовщиком или с продавщицей, либо шел куда-нибудь вып
ить кока-колы. В те дни ему было легче с чужими. Когда он оставался один, его
угнетала неотвязная мысль о том, как ему хочется сигарету, пива или мяса.

Вначале он совсем не понимал этих четверых. Они говорили, говорили, и, по м
ере того как шли месяцы, говорили все больше и больше. Он так привык к движ
ению их губ, что легко разбирал каждое слово. А потом, некоторое время спус
тя, он уже заранее знал, что каждый из них скажет, ведь тема у них всегда был
а одна и та же.

Руки его мучили. Они не знали покоя. Они дергались, когда он спал, и порой, ко
гда он просыпался, он ловил их на том, что они даже во сне изображали слова
перед его лицом. Он теперь не любил смотреть на свои руки и даже думать о н
их. Они были узкие, смуглые и очень сильные. Раньше он их холил. Зимой втира
л жир, чтобы они не трескались, отодвигал кожицу на ногтях и подпиливал но
гти по форме кончика пальца. Он с наслаждением мыл свои руки и за ними ухаж
ивал. А сейчас только наскоро тер их утром и вечером щеткой и поглубже зап
ихивал в карманы.
Когда он шагал по своей комнате, он либо трещал суставами пальцев, дергая
их до боли, либо колотил кулаком одной руки по ладони другой. Но иногда, ду
мая в одиночестве о своем друге, он замечал, что руки его бессознательно с
кладывают слова. И, поймав себя на этом, он пугался, как пугаются люди, пойм
авшие себя на том, что говорят вслух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113