Сперва, обряд прощания. Я пошел в специальную комнату и принес оттуда
столик, сделанный из дерева эламмаку, на который я поставил чашу из
лапис-лазури и чашу из граната. В одну я налил меда, в другую насыпал
козий творог. Потом я вынес столик на террасу Уту и вынес его на солнечный
свет как подношение. Я сказал нужные слова. Теперь, когда я произносил
слова великого прощания с умершим, голос мой не прерывался.
Потом я позвал к себе старшин Урука. Разумеется, они знали, что
случилось, оделись в цвета траура. Они выглядели печально, но только ради
меня, из-за моей утраты, а не по причине собственной скорби. Энкиду для
них ничего не значил. Это меня отчасти рассердило, потому что они не
замечали достоинств Энкиду и не хотели видеть их в том свете, в котором их
видел я. Но они были всего лишь простые смертные. Как могли они понять,
как могли они заметить что-либо? Им было не по себе от того, насколько
великим было мое горе. Этого они от меня не ожидали, потому что я был не
обычным смертным человеком. Они думали, что я выше таких обыкновенных
смертных мелочей, как горе. Думали, что среди них обитает бог или что-то в
этом роде. Возможно, я сам много сделал для того, чтобы насадить такое
отношение к себе. Глаза мои покраснели, лицо побледнело и опухло. Они не
могли понять, что я и обычный человек. Гильгамеш-царь, Гильгамеш-бог - да,
конечно, но кроме этого я еще был и человек Гильгамеш. Я тяжко страдал от
одиночества, которое навязывало мое царствование, хотя никому не приходило
в голову, что я страдаю. Потом я нашел друга. Теперь же этого друга украли
у меня демоны. Поэтому я плакал.
Я сказал:
- Я оплакиваю моего друга Энкиду. Он был топор у моего пояса, кинжал у
бедра моего, щит, который прикрывал меня. Он был мне братом. Велика моя
потеря. Боль глубоко ранит.
- Весь Урук скорбит по твоему брату, - говорили они. - Воины плачут.
Люди рыдают на улицах. Пахари и жнецы скорбят, Гильгамеш.
Но слова их были пустым звуком для меня. Это была старая история: они
говорили мне то, что, по их мнению, мне хотелось бы услышать.
- Мы похороним его, как царя, - сказал я им, чтобы они лучше могли
понять, чем был Энкиду.
Они остолбенели, думая, наверное, что я собирался послать своих
домочадцев, а может, и нескольких старшин в придачу в могилу, чтобы они
составили компанию Энкиду. Но у меня такого и в мыслях не было. Теперь я
понимал смерть гораздо лучше, чем в тот день, когда домочадцы и слуги
Лугальбанды ушли один за другим под землю. Я не видел ничего достойного в
том, чтобы из-за Энкиду плакали другие братья, сыновья или жены. Поэтому я
просто приказал им приготовиться к церемонии.
Я вызвал к себе лучших ремесленников города, кузнецов по меди,
златокузнецов, камнерезов. Я приказал им изготовить статую моего друга:
тело из золота, грудь из лапис-лазури. Я приказал могильщикам вырыть яму
возле Белого Помоста и выложить ее стены обожженным кирпичом. Я собрал
оружие Энкиду и шкуры животных, которых он убил, чтобы похоронить их
вместе с ним. Я приготовил богатые сокровища, чтобы положить их возле
него: чаши, кольца, алебастровые кувшины, драгоценности и прочее.
Я по очереди обратился в каждый храм и попросил жрецов принять участие
в обряде похорон Энкиду. Единственный храм, куда я не обратился, был тот
храм, который я построил для богини. На самом деле было бы только
пристойно и необходимо, если бы Инанна присутствовала на похоронах любого
высокопоставленного человека в Уруке. Но я не хотел ее там видеть. Я
считал, что она отвечает за смерть Энкиду. Я был уверен, что именно она
навлекла смерть на Энкиду своими проклятиями от злобы, что моя власть
затмевает ее влияние в Уруке. Пусть себе корчится в своем храме, думал я.
Я не дам ей случая упиваться зрелищем той раны, которую она мне нанесла.
Не хочу видеть ее на похоронах моего друга, которого она у меня вырвала.
Никто, кроме ее прислужниц, не видел ее с того дня, когда она выпустила на
улицы Небесного Быка. Ну и хорошо, мне так самому больше нравилось.
Но она сделала по-другому. В день похорон я шел во главе процессии от
дворца к погребальной яме, рыдая, и остановился возле матери и жрецов,
когда мы приносили в жертву быков и коз и совершали возлияния меда и
молока. Со мной был охотник Ку-нинда, со мной была священная наложница
Абисимти. Они знали Энкиду даже дольше меня, и скорбели по нему так же
глубоко. Глаза Абисимти покраснели от слез, одежды ее были разорваны.
Ку-нинда, осунувшийся и молчаливый, стоял, сжав кулаки и зубы, пытаясь
сдержать горькую скорбь. Я просил их, чтобы они совершали обряды вместе со
мной. Как раз в тот момент, когда мы подходили к тому моменту в похоронном
обряде, когда льют прохладную чистую воду, чтобы освежить умершего на его
дороге к Дому Праха и Тьмы, за моей спиной раздался шум, я обернулся и
увидел Инанну среди ее жриц.
Она была куда больше похожа на царицу ада, чем на царицу небес. Лицо ее
было раскрашено в мертвенно белый цвет, а ресницы и даже губы были
закрашены сурьмой. На ней было темное суровое одеяние, ниспадавшее прямыми
складками с плеч, а ее единственным украшением был кинжал из полированного
зеленого камня, который висел на груди. Ее жрицы были одеты в таком же
духе.
Церемония прервалась. Вокруг меня воцарилось жесткое, искрящееся от
невысказанных чувств молчание.
Она смотрела в мою сторону с холодной ненавистью и сказала:
- Похороны, Гильгамеш, а согласия богини не спросили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108