Я уставился на него. Я ничего не мог произнести.
- И тут я увидел мертвых. Они, как птицы, одеты в перья. Света они не
видят, они пребывают в темноте. Я пошел в Дом Тьмы и Праха, и я увидел
царей земли, Гильгамеш. Властители, великие правители - все они были без
корон. Они прислуживали демонам, как рабы, разнося им жареное мясо,
наливая прохладную воду из мехов. Я увидел жрецов и жриц, ясновидящих,
заклинателей демонов, святых. Чего они добились своей святостью? Они были
рабами.
Глаза его горели и в них было жестокое выражение, они были похожи на
блестящие куски обсидиана.
- Ты знаешь, кого я увидел? Я увидел Этану, царя Киша, который в былые
времена поднимался к небесам, а теперь он там, внизу, в преисподней! Я
увидел там богов. На головах у них рогатые короны, гром предвещает их
приход. И я увидел Эрешкигаль, царицу ада, и ее писца, Белит-сери, который
стоял перед ней на коленях, записывая рассказ умершего на табличках. Когда
она меня увидела, то подняла голову и спросила: "А этот еще откуда? Кто
его сюда привел?" Тогда я проснулся и почувствовал себя, как человек
заблудившийся в пустыне, или преступник, которого схватило правосудие и
чье сердце колотится от страха! О, брат, пусть какой-нибудь бог придет к
твоим воротам и вычеркнет мое имя, а вместо него впишет свое.
Я весь был сплошная боль, когда внимал его рассказу. Я сказал ему:
- Буду молится за тебя великим богам. Это ужасный сон.
- Я скоро умру, Гильгамеш. Тогда ты опять останешься один.
Что я мог сделать? Что я мог сказать? Скорбь застыла во мне. Да, снова
одинок. Нет, я не забыл те дни холода и пустоты, прежде чем появился мой
названый брат. Снова один... Эти слова похоронным звоном отозвались во
мне. Я похолодел. У меня не было сил. Он сказал:
- Как странно все это будет для тебя, брат. Придет момент, когда ты
повернешься ко мне сказать: "Энкиду, ты видишь слона там на болоте?" или:
"Энкиду, давай влезем на стены этого города?" а я тебе не отвечу. Меня не
будет рядом, тебе придется все эти делать без меня.
Словно мощная рука перехватила мне горло:
- Да, это будет очень тяжело и дико.
Он немного привстал и повернул голову ко мне.
- У тебя сегодня другие глаза. Ты что, плачешь? По-моему, я никогда
раньше не видел тебя в слезах, брат. - Он улыбнулся. - Мне уже почти
совсем не больно.
Я кивнул. Я знал, почему так было. Горе согнуло меня, словно на шее у
меня висел камень.
Затем его улыбка пропала и хриплым мрачным голосом он сказал:
- Ты знаешь, брат, о чем я больше всего скорблю, если не считать того,
что я оставляю тебя одного в этом мире? О том, что из-за проклятия великой
богини я должен помирать в постели, позорным образом, вместо того чтобы
пасть на поле боя. Я медленно и постыдно таю на своем ложе, а тот, кто
погибает на поле боя - погибает счастливой смертью. Я же должен умереть с
позором.
Меня это не ранило так больно, как его. То, с чем боролся в тот момент
я, не имело ничего общего с такими тонкими материями, как стыд и гордость.
Он все еще жив, а я уже осиротел. Я страдал от того, что мне предстояло
его потерять. Мне совершенно безразлично было, как или где мне был нанесен
такой удар. Я сказал, пожав плечами:
- Смерть есть смерть, как бы она ни случилась.
- Лучше бы она пришла за мной иным путем, - сказал Энкиду.
Я ничего не мог сказать. Он был в тисках смерти, и мы оба это знали, и
слова теперь ничего бы не изменили. Жрец-бару Наменнадума знал это с
самого начала и пытался сказать это мне, но в своем ослеплении я не желал
видеть истину. Смерть пришла за Энкиду. А царь Гильгамеш был беспомощен.

27
Он промучился еще одиннадцать дней. Его страдания увеличивались с
каждым днем. Но я до конца оставался подле него.
На заре двенадцатого дня я увидел, как жизнь покинула его. В последний
момент мне показалось, что в темноте вокруг него распространилось слабое
красноватое свечение. Свечение поднялось и уплыло, и все стало темно. Я
понял, что он умер. Я молча сидел, чувствуя, как одиночество наплывает на,
меня. Сперва я не плакал, хотя, помню, подумал, что дикая газель и горный
козел, должно быть, сейчас плачут по нему. Все дикие звери степей
оплакивали Энкиду, подумал я. Медведи, гиены, даже пантеры. Тропинки в
лесах, где он блуждал, будут плакать по нему. Реки, ручьи, холмы.
Я протянул руку и дотронулся до него. Неужели он уже начинал остывать?
Казалось, он просто спал, но это был не сон. Лихорадка, что сжигала его,
оставила следы на его лице, сделав его костлявым и ссохшимся. Но теперь он
выглядел почти как всегда. Я приложил руку к его сердцу и не почувствовал
биения. Я поднялся и накрыл его тело льняным покрывалом, нежно, как
новобрачный накрыл бы свою возлюбленную. Но я знал, что это не покрывало,
а саван. Я зарыдал. Слезы были для меня новы и странны. Я всхлипывал и
чувствовал теплое покалывание в уголках глаз. Губы мои сжались. Во мне
словно прорвало какую-то плотину, и горе мое полилось свободно. Я шагал
взад и вперед перед его ложем, будто львица, потерявшая детенышей. Я рвал
на себе волосы. Я разорвал на себе пышные одежды и бросил их в прах,
словно они были нечистыми; я бушевал, безумствовал, рыдал. Никто не смел
подойти ко мне. Я остался один на один со своим страшным горем. Я
оставался возле тела весь этот день, и следующий, и еще один, пока не
увидел, что его требуют слуги Эрешкигаль. Тогда я понял, что надо отдать
его на погребение.
Я собрался с силами. От меня требовалось так много сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108