Он стал рассказывать о сражениях между его отцом
Энмебарагеси и моим дедом Энмеркаром, о войнах, которые велись, когда он
был мальчиком, а потом забрался в такие дремучие дебри легенд, где
упоминались цари, имена которых я никогда не слышал. Он становился все
пьянее и сонливее, а я все больше трезвел. Но я чувствовал, что он не так
пьян, как хочет казаться, и все время исподволь следит за мной с
пристальным вниманием: я не забыл, что этот человек был царем Киша,
великим правителем великого города, выживший в сотнях сражений, хитрый и
мудрый правитель.
Он выделил мне по дворце анфиладу покоев, подавляющих роскошью, посылал
мне столько наложниц, сколько я мог пожелать, а потом дал мне жену. Звали
ее Ама-суккуль. Она была дочерью Акки и одной из его прислужниц. Ей было
тринадцать лет и она была девственна. Когда он мне ее предложил, я не
знал, что ответить, так как не был уверен, что прилично брать жену в чужом
городе, мне казалось, что мне надо хотя бы получить согласие моей матери
Нинсун. Но Акка был глубоко уверен, что принц, долгое время гостящий в
Кише, не должен оставаться без жены. Нетрудно было понять, что,
отказавшись, я глубоко оскорблю его чувство гостеприимства и его чувства к
дочери. Брак в Кише, рассуждал я, не может считаться действительным в моем
родном городе, если когда-нибудь я пожелаю от него освободиться. Так взял
я мою первую жену. Ама-суккуль была веселой девушкой с округлой грудью и
славной улыбкой. Она была неразговорчива, за все время нашего брака она
никогда не заговаривала первая, если к ней не обращались. Я жалею, что мы
не были ближе друг другу. Но боги, увы, не послали мне счастья открывать
душу женщине в браке. Все жены, которые у меня были, все они были мне
чужими.
Я знаю, почему это было так. Я осмеливаюсь говорить это здесь, хотя вы
сами увидите это, по мере того, как будет развертываться повесть о моей
жизни. Все это потому, что всю свою жизнь я был связан странным,
неисповедимым путем с темной душой этой женщины, жрицей Инанной, которая
никогда не могла быть моей женой, но она не оставила в моем сердце места
ни одной другой женщине. Я любил ее, я ненавидел ее - часто то и другое
одновременно - я постоянно находился в состоянии борьбы с этой женщиной,
поэтому мне не довелось изведать обычной согревающей любви ни с одной
другой. Это правда. Кто это говорит, что жизнь царей и героев легка и
приятна?
Акка привязал меня к себе и другим образом, навязав мне вассальную
клятву, которая должна была иметь силу, даже если я когда-нибудь буду
правителем Урука.
- Я поклялся защищать тебя, - объяснил он, - и ты в ответ должен
поклясться в своей верности мне.
У меня были сомнения, не продаю ли я с позором Урук, становясь вассалом
Киша? Оставшись один, я пал на колени и просил дух Лугальбанды наставить
меня на путь истинный, но не услышал в своей душе ничего, что говорило бы
мне, что произносить такую клятву нельзя. В каком-то смысле мы были
обязаны сохранять верность Кишу, поскольку именно в Киш была ниспослана с
небес царская власть после Потопа и боги никогда не отменяли первенства
Киша. Давая клятву, я как бы подтверждал существующее первенство Киша и
нашу преданность, которые и ранее негласно признавались. У меня мелькнула
мысль, что в общем мне безразлично то, что я признал Акку своим сюзереном,
если только - стань я царем в Уруке - он не потребует, чтобы я платил ему
дань или выполнял бы его приказы. В клятве об этом ничего сказано не было.
Клятву я поэтому принес. Сетью Энлиля поклялся я в верности царю Киша.
Не было и разговора о том, чтобы я вернулся в Урук через несколько
недель, как мне поначалу представлялось. Вскоре не заставили себя ждать
посланники Думузи и мягко, но настойчиво просили Акки выдать меня. "Горько
тоскуют в Уруке по сыну Лугальбанды, - говорили они. - Наш царь
изголодался по его советам и ищет его сильной руки на поле сражений".
- Ах! - отвечал Акка, закатив глаза и изображая великую скорбь, - но
сын Лугальбанды и мне стал сыном, и я не расстанусь с ним за все сокровища
мира. Скажите Думузи, что я умру от горя, если сын Лугальбанды покинет
пределы Киша столь скоро!
Наедине Акка сказал мне, что его лазутчики доложили, что Думузи в ужасе
от того, что будто бы я в Кише собираю армию, чтобы его свергнуть. В Уруке
меня объявили врагом города, сказал Акка, и наверняка убьют, если я попаду
Думузи в руки.
Так я остался в Кише. Все-таки я ухитрился передать словечко моей
матери, что я жив-здоров и выжидаю удобное время, чтобы направиться домой.
Жизнь в Кише почти не отличалась от жизни в Уруке. В Уруке мы если
хлеб, мясо, пили пиво и финиковое вино, в Кише было все то же самое. В
Уруке и в Кише носили одежду из шерсти и полотна, в зависимости от времени
года, и даже моды были похожи. Улицы Урука были такие же, как и в Кише.
Дома в Уруке были с плоскими крышами, иногда двухэтажные, иногда
одноэтажные, обожженные кирпичи внизу, глиняные необожженные - вверху,
дома побелены. В Кише все было точно так же. В Уруке и Кише говорили на
одном языке. Единственной разницей - но очень значимой для меня - были
боги. Главные храмы Урука посвящены, разумеется, Инанне и великому
небесному отцу Ану. В Кише, разумеется, никто не сомневается в величии и
силе Ана и Инанны, но храмы посвящены здесь богу бурь Энлилю и великой
матери Нинхурсаг. Поначалу мне было непривычно находиться постоянно в
присутствии этих богов, а не тех, что правят Уруком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108