Я бы хотел,
чтобы ты их метал по очереди.
- Но я могу без промаха бросать обеими руками, - сказал я. - И кроме
того это, по-моему, вселяет ужас во врага, когда они видят, как я это
делаю.
Военачальник слабо улыбнулся.
- Да, безусловно. Но и мои солдаты видят все это. И они начинают
думать, что ты не простой смертный. Они считают, что ты, должно быть, бог,
потому что ни один обыкновенный человек не в силах сражаться, как ты. А
это может породить массу хлопот, понимаешь? Очень хорошо, если среди нас
есть герой, но очень настораживает, если среди нас божество. Каждый воин
мечтает однажды явить чудеса доблести в бою. Это надежда укрепляет его
руку на поле битвы. Но когда он знает, что никогда не сможет стать героем
дня, поскольку ему приходится соперничать с богом, это сокрушает его дух и
отягчает ему душу. Поэтому бросай-ка ты дротики либо правой, либо левой
рукой, сын Лугальбанды, но не обеими сразу. Ясно?
- Ясно, - ответил я.
После этого разговора я старался метать дротики только правой рукой,
хотя очень трудно в пылу сражения помнить о данном обещании. Иногда я
тянулся за дротиком левой рукой, и было бы величайшей глупостью
перекладывать его в правую руку, прежде чем метнуть. Поэтому спустя
какое-то время я перестал беспокоиться об этих глупостях. И военачальник
более со мной не разговаривал на эту тему. Но мы выигрывали каждое
сражение.

10
Сперва я часто думал об Уруке, потом все реже и реже и, наконец, почти
совсем не вспоминал. Я стал жителем Киша. Вначале, слушая рассказы о том,
как армия Урука одержала ту или иную победу над племенами пустыни или
каким-то городом восточных гор, я чувствовал определенную гордость за
"наши" достижения, но потом заметил, что об армии Урука я стал думать не
"мы", а "они", и деяния этой армии перестали меня волновать.
И все же я знал, что жизнь в Кише ни к чему меня не вела. При дворе
Акки я жил как царевич, а когда наступало время воевать, мне оказывали
почтение в военном лагере, как если бы я был сыном самого царя. Но я не
был сыном царя и знал, что поднялся в Кише ровно до тех высот, до которых
только мог: изгнанник, воин, потом военачальник. В Уруке я мог бы стать
царем.
И еще меня беспокоила та леденящая душу пропасть, разделявшая меня с
остальными. У меня были приятели, товарищи по битвам, но души их были
закрыты от меня. Что их от меня отделяет? Огромный рост, царственная
осанка или присутствие бога, которое ореолом окружает меня? Не знаю.
Здесь, как и в Уруке, я нес проклятие одиночества и не знал никакого
заклинания, которое могло бы его снять.
Я часто думал о матери. Меня печалило, что она стареет без меня. С
тайными посланниками я посылал ей маленькие подарки, и получал ответ через
жрецов, которые свободно посещали города. Она никогда не спрашивала, когда
я вернусь, но я знал, что именно это прежде всего занимает ее мысли. Я не
имел возможности пасть на колени перед священной статуей моего отца и
воздать полагающиеся ему почести. Здесь не было его статуи, я не мог
выполнять эти церемонии в Кише. Это страшно мучило меня.
Не мог я изгнать из своей памяти и жрицу Инанну, ее сверкающие глаза,
гибкую стройную фигуру. Каждый год, когда приходила осень и в Уруке
наступало время Священного Брака, я представлял себе, что стою в
толкающейся толпе на Белом Помосте, вижу царя и жрицу, бога и богиню, как
они показываются людям. И во мне поднималась горькая мука, когда я
представлял себе, что нынче ночью она разделит ложе с Думузи. Я говорил
себе, что она меня предала. И все же образ ее жил в моей памяти, я
чувствовал глубокую тоску по ней. Жрица, так же как и богиня, которую она
воплощала, стала для меня опасной, но неотразимой. Аура ее была полна
смерти и разрушения, но и страсти, радостей плоти, а иногда и больше -
единением двух душ, которое и есть настоящий Священный Брак. Она - моя
вторая половина. Она знала это еще тогда, когда я был мальчиком,
заплутавшим в коридорах храма Энмеркара. Сейчас я был воином в Кише, а она
- богиней в Уруке. Я не мог отправиться к ней, потому что она подвергла
опасности мою жизнь в моем родном городе, может быть из-за своего
легкомыслия.
На четвертом году моего изгнания бритоголовый жрец, только что
явившийся из Урука, подошел ко мне во дворце Акки и сделал передо мной
знак богини. Из складок своего одеяния он вынул черный кожаный мешочек и,
сунув его мне в руку, сказал:
- Это знак царю Гильгамешу из рук самой богини.
Я никогда не слышал этого странного имени - Гильгамеш, только один раз,
очень давно. И жрец, произнеся его, тем самым объяснил, от кого было
послание.
Когда жрец ушел, в своих личных покоях я раскрыл мешочек. В нем лежал
маленький блестящий предмет - цилиндрическая печать, какую прикладывают к
письмам и документам. Она была вырезана из прозрачного камня, через
который струился свет, как будто проходил через воздух, а вырезанный на
ней сложный и искусный узор, был работой великого мастера. Я вызвал к себе
писца и приказал принести мне самой лучшей красной глины, я старательно
прокатил печать по глине, чтобы увидеть, какой рисунок она отпечатает.
На печати были изображены две сцены путешествия Инанны в страну
мертвых. На одной стороне я увидел Думузи, одетого в богатые одежды,
восседающего на троне. Перед ним стоит Инанна, одетая в рубище. Она только
что вернулась из страны мертвых. Ее глаза - это очи смерти, руки воздеты,
посылая проклятия Думузи, чья смерть принесет ей освобождение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108