Ведь когда Иосипу ткнули в руки обрез с пятью патронами и когда он лег в засаду над Белым потоком, наверное, было у него другое настроение. Знал, на что шел и за что ему платят. А что же теперь? Потрясла его йеудача? Мучится, что изменила ему рука, предал глаз... что предала его ночь? Или напало на него раскаяние? Ибо как же это так... гей, как же так: стрелять за плату в человека, который не причинил тебе зла... Как же выстрелить без ненависти? Если бы со зла, из чувства ненависти, тогда можно кое-как объяснить этот вы
стрел... можно объяснить было бы, если б сводил давние счеты между родами. А просто так... за плату?
Утро застало их на вершинах возле владений Лукина Розлуча. Внутри усадьбы, как в улье, уже кипела жизнь, хотя ворот пока что не открывали. Яков кованым прикладом карабина трижды ударил по калитке и метнулся за ствол ели, росшей у забора. Иосипа оставил одного. Из кованых ударов, как из колдовского заклинания, явился Лукин Розлуч. Он будто ночевал под калиткой и ждал этих кованых ударов, как благовеста. Был уже умытым, выбритым, волосы смазаны маслом.
Метнулся радостно к Иосипу Паранькиному Мужу:
— Ну так что, конец? — И похлопал его по плечу: — Ха-ха, сделал, что надлежало?
Старик не замечал, что Иосип гнулся перед ним в три погибели и готов был провалиться по колено в землю. А Яков тем временем выглянул из-за дерева и крикнул:
— Где там, дядько, не сделал он, что вы просили. Ночка ныне выпала темная, ваша пуля из вашего обреза минула меня... свистнула возле уха и полетела себе дальше. Или, может, возразите, отобьетесь, что не ваша то пуля, га?
Яков держал обрез на изготовку, обрезанное дуло целилось старику прямо в глаза, и Король побледнел от страха; теперь Яков в этот страх не верил и не поверил бы, наверное, в Лукинову смерть. Короли что упыри: продырявь им одно сердце, у них есть другое, запасное, еще более жестокое. Ибо, вероятно, в то же самое воскресенье памятное, когда Яков напугал старика насильственной смертью от копыта белого коня... в тот же самый вечер Король дома перед святыми образами на Евангелии покропил иорданской водою пять патронов:
«Во имя отца, и сына, и святаго духа... Ему, племянничку моему Яковчику, и одной пули хватит, но запас карман не трет и есть не просит».
Лукин Розлуч долго не мог опомниться, прийти в себя от неожиданности, искал выхода. Наконец отрубил открыто:
— Чего б это мы, Короли, отбивались да чурались того, что было нами задумано... какими б мы были Королями? Пуля, племянник красный да любимый, вправду тебе была предназначена.— И оскалил мелкие зубы, смеясь прямо в глаза.— Хотел, Яковчику, попробовать, скосит ли она самого господа бога Иисуса Христа со сцены. А не вышло в первый раз, так...
— Так будет второй?
— И второй, и третий, и четвертый. Пока не издохнешь, как пес. Кроме пули существует еще острая бартка, кованый нож, камень, дерево в лесу, волна в Черемоше. Семьдесят семь причин смерти подстерегают человека.
— Разве хожу я по вашей земле?
— Против рода идешь и против закона. Этого хватит, чтоб умереть. Я тебя предупреждал... я тебе все сказал еще в то воскресенье, когда был у тебя. Разве ты не понял... и ныне пришел за объяснением?
Яков кивнул головой. В самом деле, он привел Иосипа Паранькиного Мужа сюда, к дубовой калитке, не только для того, чтоб сказать: «Смотрите, стрий мой дорогой, я поймал вас за руку», хотя и для этого тоже привел сюда Иосипа. А еще для того, чтобы покаяться перед самим собой. Дурень ты, Якове в квадрате: как можно было забыть о том, что кривое дерево в лесу вырубают на дрова? Как можно было надеяться на то, что Короли простят тебе дурной пример? Пусть бы ты батьково достояние пропил до нитки, пусть с дурной головы записал бы имущество на церковь, на читальню тоже можно б... И на читальню также — ибо от читальни Короли тоже выгоду имеют, но упаси тебя боже кому-нибудь дать... раздать, подарить бедняку ниточку, перышко, пуговицу. Разве не о том говорил в памятное воскресенье дядько Лукин? Неужто ты забыл, Якове, пренебрег вековечною мудростью: перышко к перышку — перина, ниточка к ниточке — штука полотна, а все это вместе взятое — сокровище, на сокровищах, на богатстве мир держится. Как мог ты, Якове, забыть об этом, лицедействуя на сценах и зарабатывая похвальное письмо от владыки Григория... и лицедействуя в жизни?
— Вы угадали, дядько,— сказал Яков,— я тут для ясности. И для того также, чтоб сказать вам: ныне тоже в полицию не побегу, но дружков своих предупрежу о вашем приговоре надо мной... А у Королей кровушка тоже красная... И у Королей усадьбы сухие — гореть будут добре.
Лукин Розлуч стоял, расставив ноги широко, глотал сухую слюну, как каменья, и не верил:
— Ая, бреши больше. Есть у тебя, слышь, дружки- цымборики, как у свиньи роги... такие, как этот,—
показал на Иосипа Паранькиного Мужа.— Я пообещал ему за тебя морг леса на Буковой горе. Ты ему корову молочную дал для детей задурно, с доброго чуда, из добродеяния, из человеколюбия, и он, верно, руки тебе слюнявил из благодарности. А я ему за тебя морг букового леса пообещал — и дам, бог свидетель, дам, даром что он не попал. Он у меня тот морг заслужил. Я его нарочно выбрал, чтоб стрелял в тебя... и не только потому, что у него глаз как у беркута, а для того, чтоб ты еще раз убедился: мир и люди в нем продажны, как девки в быстричанских борделях, так что нет, слышь, для Королей большого греха в том, что будто бы в горах не по правде пануют. Вот так, Яковчику.
Яков уже не слушал; Яков убегал от дядька Лукина—и было то настоящее бегство, ибо, честно говоря, Иосип все же убил Якова Розлуча если не пулей, то предательством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102