И еще точно так же, как и отец (словно перешло ему в наследство), уважал и чтил Якова Розлуча. Трудно сказать, кто первым подал мысль заложить на колхозном поле сад — пусть пока небольшой, пусть на одном гектаре,— сам Созонт, порывавшийся переделать мир, взбудоражить, перестроить село, перепахать по-новому Каменное Поле, сделать все лучше, богаче и мудрее, или же Яков Розлуч, который за войну истосковался по хорошей работе для людей? Вполне может быть, что сад родился одновременно в помыслах председателя и бригадира Розлуча, они в чем-то были схожи, этой, вероятно, жаждой переиначить мир. Однако были они и разными.
Созонт Семянчук и в сорок девятом — гей, через сколько лет после войны — не снимал с плеча лейтенантской портупеи, а с ремня — кобуру с револьвером, а еще всегда носил с собою заряженный диском пэпэша, ибо время было военное и ничего тут не поделаешь. А зато Яков Розлуч, который из-за своего увечья ни в какой армии не служил, никакого оружия в руки не брал, Яков понимал, что времена были военные... оружие тогда сторожило добро, он не отрекался наотрез от оружия, думал, что, когда настанет необходимость, он и себе возьмет автомат; до сего времени, однако, потребность его обходила или же люди его оберегали от этой потребности, ибо и Созонт Семянчук — человек горячий и прямолинейный,— когда создавал отряд самообороны, колхозных «ястребков», не дал бригадиру Якову Роз лучу хотя бы ржавую берданку. Яков был благодарен за то председателю... и, может, немного завидовал Созонту в том, что он так прямо и часто насильно, оружием, утверждает добро. Таково было время.
Якову вчера захотелось попросить у кого-нибудь из «ястребков» карабин и пальнуть в белый свет: слышишь, белый свет, посадили мы на Каменном Поле первое деревце, яблоню!
Это произошло вчера, сегодня же, когда смеркалось, * на Каменном Поле уже четко вырисовались шахматные
ряды деревьев; и для Якова уже эти деревца росли, зеленели, цвели, и уже громы над ними грохотали, и... Громы?
Розлуч, вслушиваясь в самого себя, прислушиваясь к тем будущим ласковым и добрым громам, что будут когда-то греметь над его садом, не сразу поверил, что это на самом деле загремели выстрелы.
Первый выстрел упал в лесу, поблизости, вслед за ним ударили автоматы и пулеметы. Каменное Поле еще какое-то мгновенье не бросало лопат, Поле еще сажало сад, оно еще пребывало в мире и спокойствии, еще садовники не верили, что в них стреляют. Потом, опомнившись, упали в борозды за камни, в ямы, на возы — на Поле не осталось ни единого мирного комка, стало оно теперь полем боя, и только Яков Розлуч, растерянный, оглушенный, оставался в своем мире, как будто бы в сером предвечерье не летали, как шершни, пули,— он еще утаптывал вокруг только что посаженного деревца землю. Созонт, работавший вместе с ним, рванул его за ногу и крикнул:
— П-падайте... падайте в яму!
Яков упал рядом с ним; стрельба не утихала — повторился день, когда бандитская сотня Мирона Данилюка напала на пахарей, перепахивавших земли богатеев; про Мирчо давно поговаривали, что он и его сотня погибли, исчезли с лица земли... те сгинули, а взгляните, кто-то другой, недобитый, разъяренный, еще доживает последние дни и расстреливает из леса, косит из пулеметов молодой колхозный сад. Яков лежал в недокопанной яме рядом с Созонтом Семянчу- ком, меж ними трепетало молоденькое деревце; Яков порывался спросить председателя, крикнуть ему на ухо: почему тот, кто-то враждебный, ненавистный* яростный, до сего времени блуждает по лесам и расстреливает молодой сад, однако у Созонта не было времени на слова, он припал к автомату и бил короткими очередями; потом же, когда Созонт утих, Яков коснулся его плеча, однако Семянчук не отозвался и не оглянулся.
Созонт лежал рядом с ним мертвый, пуля попала в грудь, а глаза продолжали пристально и напряженно всматриваться в лес, уже затканный сумерками. Яков застонал, словно бы пуля попала в него, пробила сердце, но не убила насмерть, а лишь причинила нестерпимую боль. Яков лежал рядом с убитым Созонтом Семянчуком, который продолжал всматриваться уже остекленевшими глазами в стену леса, словно бы, уже будучи мертвым, отыскивал там врага, а Яков Розлуч думал почему-то про его батька, про Иосипа Паранькиного Мужа... как бы старик плакал, если бы сегодня узнал про сыновью смерть; и еще вернулись к нему нежданно-негаданно издалека Иосиповы слова, что за добро, Якове, надо воевать иначе, не так, как ты воевал до сих пор.
Яков лежал рядом с убитым Созонтом и думал, что председатель сегодня упрекнул бы его в том, что нельзя выходить в поле сажать сад без оружия.
Яков не спорил с ним, молча взял из Созонтовых рук, уже охладевших, автомат, неумело перезарядил его и нажал спусковой крючок.
...И день догорел.
Было это последнее письмо Нанашка во Львов: «Не знаю, Юрашку-братчику, дождусь ли, когда Жолудева Иванка когда-то докопается, кто сжил со свету адвоката Черемшинского, меня же лично грызет совесть оттого, что в тот день, когда пропал Черемшин- ский, не собрал я людей, да не перевернул каждый камень, да не перекопал всю землю, чтоб по горячим следам найти хоть бы его тело.
Вот так я грызу себя, Юрашку, а на самом деле ничего сделать не мог, был я связан по рукам и по ногам. Как раз тогда пришло ко мне письмо, как вот теперь Аноним Иванке прислал... В письме том писалось, что, мол, «ты, Якове Розлуче, имей разум, ибо погорел начерно Иосип Паранькин Муж, который твою газету возил по селам, и твоя газета, слава богу, тоже исчезла... Настала также очередь исчезнуть пану адвокату, йой-йой, Розлуче, если не сядешь как камень, то и тебе будет такое же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102