»
В полночь, в разгаре свадебного разгула, посреди пения, выкриков и танцев к Якову Розлучу пришел страх, так, как, случается, внезапно на чистое небо из-за горы наплывает синяя туча, что Короли передумали, что дядько Лукин не дремлет за столом, сидя на почетном месте, разморенный едою, пивом и горилкой, а что он, дядько Лукин, из-под век хитро следит за каждым движением Якова и Гейки... Следит, ибо, наверное, догадался, что на самом деле Клим Розлуч, его брат, никакого распоряжения, чтобы Яков брал в жены прислужницу, не оставлял. А если догадался, то дядько Лукин сейчас грохнет кулаком по дубовому столу так, что подпрыгнут миски и бокалы, и крикнет своим Королям, что свадьба Якова — одна ложь; что молодой и молодая — фальшивые, что музыканты — не настоящие, что гости и бояре — самозванцы, что горилка — разбавленная монополька, что венчание в церкви — комедия... что все это подстроено, Яковом придуманное.
И снова — трах кулаком. А молодые Короли возьмутся за бартки...
Яков боялся и не отпускал Гейку ни на шаг от себя, сидел рядом с нею, как скованный цепями, танцевал только с нею, с нею в сенях среди ровесников остывал после танца. Ему поскорее взять Гейку... возьмет, и тогда она в самом деле станет его женою, и пускай то, что связано на небеси, то есть венчание, как можно скорее освятится любовным безумством на земле, аминь! Никто не разлучит их после этого, никто — ни кодло Королей, ни ксендз, ни епископ, разлучит только сырая земля.
После полуночи настали «завывания», ему положили на колени подушку, на которую села Гейка, и с молодой стали снимать венок; одни свахи венок снимали, а другие пели:
Вчера была дивчинонькой, лелиткой летела, А теперь на головоньке переметка села. Уж я эту переметку вовек не развяжу, Да уж в этой переметке в домовину ляжу.
Пение, как и все «завывания», во время которых «делали из девки молодицу», было печальным: всхлипывала где-то в угол загнанная Королями Гейкина мать, плакали, прощаясь с Гейкой, девчата, плакала и сама Гейка.
Яков прилюдно выцеловал бы эти прозрачные слезинки в ее глазах... Яков прилюдно топнул бы ногой и посеял вокруг радостный смех, если б не боялся, что Розлучи догадываются: а все-таки любит он Гейку. Издавна.
Оттого не сеет цветов на своей свадьбе и не собирает звезд.
Опасается.
Но разве убережешься? Вот дали ему свахи ножницы, которыми стригут овец... Свашки с двух сторон шепчут: «Гей, князь, обрежь косу девичью. Отрежь ныне, и присно, и во веки веков все девичье, чтоб дома держалась, чтоб косою по ветру не веяла, как ведьма, да и парней не соблазняла, чтобы газду своего любила и берегла. Так режь же, Якове, косу, ибо так велит обычай...»
Яков свашек слушал, левой рукою забавлялся Гейкиной косою, белые пряди перебирая, а в правой держал ножницы, как проклятие; Гейка под ножницами никла, сжималась, плечи ее вздрагивали, и Яков вспомнил, что она не простая дивчина, что была она когда-то птицей в предрассветном лесу, что страшится она всего железного. Воскликнул наконец:
— Зачем бы это я, люди добрые и уважаемые, должен косу отрезать, когда она у жены моей единственное и самое дорогое сокровище?— Как будто спрашивал совета, а на самом деле совета не спрашивал — ножницами едва коснулся кончика косы, дабы заткнуть рты черные, что будут вопить, что, мол, «слышали-сьте, Яков Розлуч старинный обычай преступил?», и сразу накинул на Гейкину голову не переметку, как подпевали свашки, а терновый платок и завязал его, как на молодице.
Потом отвели их в комору. Они не упали на приготовленную постель, стыдливо белевшую в темноте и звавшую-влекшую их обоих, а сели под дверью плечом к плечу и ожидали, пока свадьба забудет про них. «Не тут, Якове,—шептала Гейка, защищаясь от жадных рук Якова,— Пусть свадьба про нас забудет... Когда ж забудет поедем на Каменное Поле, на зеленое жито, на небесную росу».
Яков пылал, так что в голове мутилось, однако Гейку слушал... Если Гейка говорит «поедем на Каменное Поле, на зеленое жито, на небесную росу», значит, так надо, она ведь все знает... ибо она белая птица из предрассветного леса...
Молодые незаметно вышмыгнули из коморы и через задние двери выбрались на подворье. Коней тут, как на любой гуцульской свадьбе, хватало. Яков оседлал двух первых попавшихся под руку и вывел их со двора. Следом шла Гейка. За воротами он подсадил ее на коня серого, сам вскочил на гнедого, и полетели они на Каменное Поле; где кони копытами пропахали след — там расцветала красная роза.
На Каменном Поле оба обнаженные вошли в жито, как в щекочущую купель, на росистом жите Гейка постлала сорочку, чтоб калина отразилась... чтоб калина отразилась для утешенья матери, на радость гостям свадебным, для Королей... Ох, калина сладкая — для них двоих среди ночи взошло солнце.
Кони тем временем терпеливо вслушивались в ночь.
...Возвращались молодые ни от кого не таясь. В воротах усадьбы встречали их музыканты и гости, немного пришедшие в себя. Яков швырнул одному из гостей кошелек с деньгами... прямо из седла бросил.
— Это вам, вуйко,— произнес почтительно, краснея,— за жито зеленое ваше, что мы с женою вытоптали.
На зеленом жите, на Каменном Поле, в первую брачную ночь зачали они своего первенца — сына. И благодаря этому, может, велись у них дети, как стрючки.
«Трудно мне, Юрашку, братчик мой, согласиться с тобою, ой трудно, когда ты в письме брякнул, будто бы жизнь моя так или иначе добрым образом влияла на Садовую Поляну. Я думаю себе: если что-то и влияло, так это моя работа. Вот что правда — то правда. Я посадил и вырастил на Каменном Поле колхозный сад, и ясное дело:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102