одной секунды хватило на то, чтоб выбить из рук карабин и одновременно ударом ноги свалить Иосипа навзничь на тропу, а уже во второй миг молодой Розлуч стоял с карабином, точнее, с коротким обрезом над побежденным врагом.
Так уж и над врагом?
Пока Яков лежал на каменной тропе, чувствуя на зубах привкус крови и пылая от злости, он воочию выламывал и отбирал у врага этот обрез австрийского карабина и после без колебаний разряжал в него все четыре патрона, а вот сейчас воображаемое стало реальным, а палец почему-то не ищет курка, злость прошла, как летний ливень. Если б это был настоящий враг... а так ведь это Иосип Паранькин Муж лежит и покорно ждет заслуженной кары.
— Как же это случилось, что именно вы в меня стреляли? — чуть не кричал Яков. Терпко было у него на душе и горько. Казалось, что его предал кто-то близкий и дорогой.
Иосип Паранькин Муж не отвечал, он лежал лицом вниз, руками прикрыв голову. Ждал ли выстрела в затылок или не хотел слышать Розлучевых слов?
— Я вас спрашиваю, как это случилось? Почему вы... почему не кто-нибудь десятый или сотый?!
Яков разжигал в себе гнев на этого тихого, покорного отцовского работника, на этого бессловесного подпевалу у собственной жены, на этого человека, вообще- то доброго и работящего. Правду говоря, в свое время Яков немного презирал Иосипа за то, что был у него слишком гибкий хребет и никогда не позволял себе хотя бы криво взглянуть на газду, а чтоб словом защититься — об этом и речи быть не могло. Лишь один раз, после смерти Клима Розлуча, Иосип Паранькин Муж попытался хихикнуть ядовито, однако недоверчивое и презрительное его хихиканье враз оборвалось, когда Яков сказал, что дарует ему молочную корову. Вместо векового бедняцкого презрения и лютой ненависти к племени Королей в нем проявилось иное: он внезапно
схватил руку Якова, и чмокал ее, и слюнил ее, и обливал горячими, будто воск, слезами.
Ох, как он тогда, не поверив до конца в Розлучеву щедрость, испугался, что напортил себе дурным своим смехом и теперь Яков не даст обещанной коровы!
И вот смирный этот человечек послал в него пулю. Что руководило им... какая нечистая сила нашептала ему: «Убей?» Вековечный гнев бедняка? Должно ли это было быть местью за тяжкую работу в усадьбе Королей? Оскорбила его эта... молочная корова? Яков нанизывал один вопрос на другой, однако ни один из ответов не в состоянии был объяснить: кто сунул в руки Иосипу обрез и приказал: «Убей!»
Должна же существовать какая-то темная сила, которая его вела... сила эта существовала если не в Иосипе, так помимо него. В селе было известно, что в окрестностях нет стрелка превыше Иосипа Паранькиного Мужа. Зимой, бывало, когда к пану отставному уланскому подполковнику Тадеушу Курмановскому в его замок-виллу над Белым потоком съезжалось на охоту панство из Варшавы и Кракова, подполковник обязательно посылал за Иосипом. Передавал: «Нуждаемся в вашей помощи, мастеж». И Розлучев работник отпрашивался у газды на панскую охоту, там становился «мастжем», мастером выстрела. А как же: панам забава, а человеку какой-нибудь злотый-другой перепадет и мясо дичи насолит — помощь семье немалая.
Орлиное око было у Иосипа Паранькиного Мужа.
«Продавал он свою зоркость графу Курмановскому, мог продаться и другим,— мелькнуло в голове. Вместо желанной злости сердце наполнялось отвращением.— Наемный убийца... Я знал, что люди низко падают... Но чтобы так упасть?! Аж так, свет мой, низко?» Яков Розлуч каменел на каменной тропке с обрезом в руке, внизу во тьме буйствовал Белый поток; Яков Розлуч стоял с карабином перед черным, низменным, бурлящим миром и впервые с тех пор, как умер его батько, усомнился: можно ли добротою преобразовать мир. «В этот жестокий мир, как волку в пасть разве что, можно и нужно стрелять».
Как будто и не он заклинал ныне со сцены словами Христа: «Любите друг друга!»
— Встаньте! — внезапно крикнул Яков на Иосипа Паранькиного Мужа.— Встаньте! И ведите, холера бы вас взяла, к тому, кто купил у вас мою смерть.
Иосип не тронулся с места. Просил:
— Убей меня, Якове, тут... в магазине еще четыре патрона, всеми четырьмя в меня стрель. Я тебя одним не убил, хоть глаз у меня будто у беркута, а в темноте вот не попал, на твое счастье. Я не привык обрезом без мушки стрелять. А тебе и без мушки можно, ты в упор... чтоб я не мучился. Ты ж, Яковчику, добрый...
«Я есмь любовь»,— говорил Христос на сцене. А тут... обрез.
Яков схватил газду за ворот, поставил на ноги и ткнул обрезанным стволом в спину.
— Ну, хватит! Ведите-ка к купцу, что смерть покупает.
Это, возможно, было излишне, он и без того догадался, кто был тем купцом, так что очной ставки не требовалось, а все же они перешли поток и медленно, выйдя на тропу, двинулись в горы.
Шли долго... шли через всю ночь.
Ночь постепенно светлела. В лесу на крутой тропе Иосип Паранькин Муж мог убежать, стоило лишь прыгнуть в сторону — и уже деревья, кусты, скалы укрыли бы его от пули, да притом кто знает, стал бы Яков стрелять ему вслед; Иосип о бегстве и не думал, лишь время от времени останавливался, поворачиваясь к Якову лицом; теперь, когда вокруг посветлело, на этом маленьком, как кулачок, личике, посеченном морщинами, Яков видел черноту пережитого, а в глазах — тупую безысходность.
— Убей меня тут, Якове, да и дело с концом. Пусть никто этого вовек не узнает, что сталось между нами... и пусть мои дети отцовский позор не унесут с собой в миры. Убей, га?
Яков Розлуч молча брал Иосипа за плечо и толкал вперед. Якова, возможно, интересовала причина этого серого потопа, этого рабского примиренья с судьбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102