..
И снится вам на огромной земле, и под землею, и под водой, и в небе — повсюду снится белый камень с Каменного Поля...»
Откуда, из каких честных рук и через сколько честных рук пришли слова о соленом белом камне, который мама, как изумруд, вставила в свою зимнюю песню?
Откуда, из каких краев, из каких времен далеких прикатилось к Нанашку Якову слово про соленый камень?
Кто знает, может, когда-то пращуры обронили это слово, а века доносят отголоском к нашим ушам устаревшую весть о том, что на Каменном Поле при горе Веснярке белели соляные источники?
Кто знает, может, соленый камень выпал из страниц таинственной книги Каменного Поля и мне придется искать его?
Впервые я по-настоящему заглянул в тайну лет восемнадцать назад. Однако я прикасался к его тайне
с самого детства, с младенчества: дети не только рождались на Каменном Поле, они и вырастали на нем. В моем селе это само собой разумелось, мы только не умеем замечать, что временами обычное, будничное — это и есть необыкновенное, таинственное, и, чтобы это понять, нам нужно однажды, в один прекрасный день, вырасти и стать мудрыми.
Тайное стало для меня явным в тот день, когда после армейской службы, после первого университетского курса и первой журналистской практики в районной газете на Подолье поезд привез меня на станцию под Весняркой. Я забросил на спину студенческий свой рюкзачок и, задыхаясь с непривычки, двинулся в гору Колиевою тропкой.
С вершины Веснярки открывалось мое село, это было то самое место на земле, про которое я имел право сказать, что «еду домой», хотя на самом деле дома как такового уже не существовало — после маминой смерти подворье пустовало и дымилось зеленым буйством бурьянов.
В былые времена село встречало меня то бубнами и свадебными скрипками, то похоронным звоном, то блеяньем овец, то ржаньем коней, то просто металлической музыкой, которая, словно проволока, ржаво вилась из «Юстининого петуха» — так в селе называли репродуктор, висевший на столбе против колхозной конторы — резиденции председательши Юстины; в другое время село под черепичными крышами на склонах Веснярки казалось мне отарой красных и рыжих овец из ярких детских снов: овечки разбрелись среди садов — и пасет их днем солнце, а в ночи сторожит месяц.
Сегодня село встречало меня тишиною; село приложило к губам палец и предостерегало: «Поберегись-ка, хлопец, в тишине таится, как зародыш в яйце, тревога»; село повело очами, показывая на плай, что ответвился от Колиевой тропки и наискосок побежал книзу, на Монастырский выгон, а там, обминувши кирпичные руины церквушки, келий и трех каменных крестов, что по самый пояс вросли в землю, горная тропа вывела мой взор к Кринице Без Дна. Я когда-нибудь расскажу про Криницу Без Дна отдельно, теперь лишь замечу мимоходом, что она живится всеми потоками и реками, криничками и источниками, какие только есть в Карпатах,— так, по крайней мере, пересказывают старые родоначальники нашего села,— и потому никогда не пересыхает и не застаивается в ней вода, и вода в ней, сами понимаете, целебна и живительна. Однако не станем наперед говорить о том, что принадлежит таинственной книге вод, у меня нет времени на то, чтобы проглянуть хотя бы первую ее страницу, ибо вон уже красным заревом заходит солнце, а возле Криницы Без Дна вижу сперва две фигуры, а рядом с ними, на расстоянии вытянутой руки, стоит третий человек, возле третьего — четвертый, пятый, десятый, сотый; тут цепочкою, как в журавлином ключе, выстроилось целое село — старые и молодые, женщины и мужчины, и даже старшенькие ребятишки нашли свое место в общей работе; ключ начинался от Криницы, отсюда из рук в руки проплывало ведро с водою, и с Веснярки под солнцем, что уже заходило, вода, выплескивавшаяся из ведра, казалась расплавленным огнем или же красным вином... до тех пор, пока ведро не исчезло среди деревцев молодого сада, заложенного на лысых пустошах Каменного Поля.
Сад, его мощные невидимые силы, что пьют соки из недр земли и черпают листьями, будто зелеными половниками, солнечный свет, записаны в тайной книге деревьев и трав, ибо всему свое время и свое место, скажу лишь, что журавлиный ключ и ведро с водою напомнили мне об известии, дошедшем до меня в мою практикантскую районную газету на Подолье. Писала мне из дому жена брата Аннуня (никогда раньше не писала, никуда не писала, ничего не писала, я никогда не видел, чтобы она брала в руки перо или же карандаш, а вот захотелось же ей впервые в жизни, клонившейся к закату, написать письмо)... так вот, писала мне жена брата, что настала жара в нашем межгорье и сжигает все дотла; жара то ли заблудилась между гор и не может, как слепая курица, найти выхода в иные края, то ли ведьма какая-то замуровала дождь в дымоходе, то ли вода в небесах испаряется от раскаленного Каменного Поля. «Довольно того, Юрашку, что беда скрутила нас в бараний рог. Жара, правда, и в старые времена залетала в наше межгорье и тоже пекла нас и сушила, но тогда хоть было от нее спасенье: шли люди со звонками, с хоругвями, с крестами, со священником впереди на гору Веснярку, чтоб было ближе к богу, и вымаливали, выпрашивали у него дождя. А если бог не помогал, тогда сельский солтыс — староста — Данильчо Войтов Сын связывал барана, клал его впереди себя на седло -тархивку, вдевал ногу в стремя и ехал среди глухой ночи, чтоб ни один глаз — ни добрый, ни злой, ни равнодушный, ни любопытный — этого не приметил... Ехал солтьхс горбатый на верхи, куда-то под самую румынскую границу, к мольфару Олексе Потураю, умевшему вызывать с неба дождь так же, как люди высекают кресалом огонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102