мелодия прилетает ко мне иногда в самое неожиданное время, как это случилось, например, в Нью-Йорке, в Линкольн-центре, на опере Глюка,— собственно, случилось это в антракте после первого действия, когда я бродил среди нескольких тысяч американцев, которые здесь в театре, сдержанные и напомаженные, не были ни манерами, ни одеждой похожи на американцев, а скорее — на старомодных англичан; я бродил здесь как в лесу, одинокий, растревоженный музыкою Глюка, и внезапно в этой дальней чужой стороне села мне на плечо мамина птица... села мне на плечо песня о Каменном Поле.
Ой, птица моя...
Мой голубе сизый, отчего же мелодия таится во мне, как в скрипке, а песенные слова потерялись? Собственно, они, слова, есть, но отдельные, рассыпанные, я только помню, что на Каменном Поле плужок пашет, над плугатарем черная птаха кружит... черная птаха кружит и плугатаря подмолвляет: «А перестань-ка, человече, Каменное Поле пахать, на Каменном Поле соленый камень уродится, а седлай-ка лучше, человече, коня вороного да приобрети себе мечом-разбоем поле урожайное». Ой...
Ой, сив голубе, объясни черной птахе, что не ищет плугатарь на Каменном Поле ни колоска пшеничного, ни лозы виноградной, а в самом деле ищет камня соленого, белого. Деды здесь когда-то сеяли пот — должна уродиться соль. Буду я, черная птаха, Каменное Поле пахать и соль плугом добывать, богатства свои множить.
Не знаю, имел ли плугатарь хотя бы грош прибыли от каторжной работы, но в маминой песне заложено столько любви к Каменному Полю, что меня там, в Нью-Йорке, даже затрясло: прочь, прочь отсюда, от этих вавилонских башен, с улиц-ущелий, прочь от этого чужого блеска и чужой нищеты, прочь — на тихие воды, на ясные зори.
Будь благословенно, Поле мое Каменное.
Вуйна Парасолька как-то шепнула мне:
— Только тебе, Юрашку, открываю: есть тайная книжка травы и деревьев, есть тайная книжка чистой воды...
А я спросил ее:
— Вы все знаете, Вуйна Маричка. А слышали ли вы что-нибудь про тайную книгу Каменного Поля?
Она свесила голову, будто сорока, и хитро ответила:
— А верно, что есть, только тобой еще не написана. Возьми и напиши. Если маешь, Юрашку, перо да когда держишь его честно, то должна быть и книжка про Каменное Поле.
— С чего же должен начать книгу Каменного Поля? — спрашивал я совета у Вуйны Парасольки.
— Или я, спрашиваешь, знаю? Начни, может, с На- нашка1 Якова, потом подступись к председательше Юстине, имей в виду меня, а также другого, третьего или сотого не забудь. Все мы родились на Каменном Поле.
Мои земляки-краяне убеждены, что свет делится на три части: Свет близкий, Свет далекий и Свет чужой. Близким Светом называют районный городок Гуцульское, в сторону которого бежит-петляет Воловья дорога; если сказать правду, так дорога начинается не в моем селе, а совсем наоборот — в районном городке на круглой рыночной площади. Некоторое время дорога рысцою бежит городской улицей, вдоль которой вышли к воротам из женского любопытства где почерневшие от пережитого, а где желтые, солнцем пронизанные новые деревянные коттеджи — «вилии», а после, с размаху перескочивши мостик, на котором еще при царе Паньке стояла рогатка, дорога впадает в ущелье Белого потока, и тут она и в самом деле становится Воловьей, спешить ей некуда, да и опасно, ибо вокруг скалы, ущелья, горы, лес. Так продолжается километров с тридцать, на тридцать нервом же горы расступаются, образуя долину, которая, собственно, и называется Каменным Полем. Отсюда уже видно мое село, что веселым табуном разбрелось у подножья горы Веснярки. И хотя дорога до сих пор называется Воловьей (воловьего копыта она не видала, вероятно, лет пятнадцать), люди добираются до райцентра преимущественно автобусами, курсирующими трижды в день, если, конечно, ничто в их железных внутренностях не сломается.
Свет далекий — это славный город Соляная Баня, областной центр Быстричаны, это Львов, Киев, Москва; в Свет далекий ездят либо автобусом через Гуцульское до Косовача, куда залетают из областного центра самолеты, что в горах прозваны «аннами», или же чаще всего идут пешком Колиевою тропинкой через Веснярку на железнородожную станцию, которая притулилась на другой стороне хребта, садятся в поезд и...
В Свет далекий мои земляки отправляются за знаниями, интересной работою, за судьбою, романтикой,
1 Крестный отец, уважительное обращение к старшим вообще.
большими деньгами. Кое-кто с яблоками едет на Галицкий рынок во Львове.
Нанашко Яков как-то писал мне во Львов:
«Гей, братчик ты мой сладкий, пишу в Свет далекий, чтоб напомнить: давно тебя не видел в нашем селе, и Каменное Поле не видело, и наш сад колхозный не видел, и Криница Без Дна посередь монастырских развалин, заросших терном, где ты с ровесниками выигрывал и проигрывал бескровные войны, не видела, и горы окрестные, и леса, и Белый поток, и могилки твоих тата-мамы на кладбище тоже давно тебя не видели. Гей, прошу тебя, не уподобляйся тем гордецам, что падают в далекий Свет как камни в водоворот бездонных рек... и тонут ли они в той глубине, то ли переплывают ее — село об этом не знает, и ждет вестей, и мучится, и выглядывает. Они, те, что сделались панами, думают, что если и стали инженерами, докторами, слесарями, профессорами, электриками и другими высокими чинами, то будто бы в их людском положении нашего сельского участия нет или же нет в том соли Каменного Поля. Ты же ведь, братчику, не хуже меня знаешь, что это не так, любое село, и наше также, детей своих глазом отцовским сторожит по тем местам пригожим и по тем стройкам шумным, сторожит глазом отцовским и слезою материнской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102