Надо
признать как бесспорные факты следующее. Для ибанского народа революция была
величайшим благом. Народ фактически получил все, о чем мечтал. Он получил
еще кое-что сверх того, но это уже другой вопрос. Прогресс страны за эти
десятилетия был ошеломляющим. Народ свободен и в общем доволен.
Правительство выражает интересы народа. Братия -- единственная сила,
способная сохранить порядок в стране, предохранить в какой-то мере от
разгула насилия, обеспечить какой-то прогресс. Недовольство в большинстве
случаев не глубоко и не принципиально. Оно еще не затрагивает самые основы
жизни населения. Я готов признать почти все, что об ибанском образе жизни
говорит официальная доктрина и пропаганда. Отрицать все это бессмысленно. Но
суть дела не в этом. Все то, о чем наша официальная пропаганда молчит и
разговоры о чем у нас считаются клеветой, есть также законный продукт всех
позитивных достижений ибанской жизни. Из благ, расписываемых и рекламируемых
у нас на все лады, с неотвратимостью вырастают и все наши замалчиваемые и
отрицаемые всеми методами мерзости. Они имеют тот же самый источник. Из
народной свободы вырастает насилие над личностью и затем над самим же
насилующим народом. Из коллективизма вырастает индивидуализм. Из фанатизма
-- цинизм и неверие... Есть естественные законы социального бытия, над
которыми не властны народы и правительства. Когда Двурушник собрался уехать,
ему сулили златые горы, чтобы остался. Сам Заведующий обещал свое
покровительство. Думаю, что искренне. Говорят, он в принципе неплохой мужик.
Двурушник пытался пояснить ему, что не во власти Заведующего реализовать
свое обещание. Откуда он возьмет ему способных студентов, увлеченных наукой
как таковой? Для этого надо, по меньшей мере, изменить всю систему школьного
образования и приема в институты. Как он их заставит учиться ради науки, а
не ради устройства мелких житейских делишек? Для этого, как минимум, надо
радикально изменить систему ценностей в обществе и возможностей реализации
способностей. Как установить другую программу обучения, другой способ
оценок, отбора в аспирантуру, устройства на работу, публикацию статей,
защиту диссертаций и т.д.? Кто этим всем будет заниматься? Те же самые люди
и организации, которые создали и поддерживают существующую систему жизни и
сделали его, Двурушника, чужеродным элементом в ней. Бороться? Он боролся
тридцать лет. Итог? Полный разгром всех его усилий. Короче говоря,
Заведующий ничего этого понять не смог, разгневался и велел выгнать
Двурушника, но оформить как добровольное бегство отщепенца. Прогресс,
конечно-Раньше расстреляли бы. Заведующий все-таки проводит демократическую
линию, антихозяинскую. Страшно, сказал Мазила. Страшно, сказал Болтун. Мы
тут прикасаемся к типу истории, в которой время отсчитывают тысячелетиями, а
людей миллионами. Тут есть другой разрез бытия, о котором молчит Правдец. И
все прочие. Ибанский народ переживает трагедию нереализовавшихся
возможностей. А это -- самая страшная трагедия для цивилизованного народа.
Двурушник идет в этом разрезе, и Правдец понять его не сможет никогда.
РЕПЛИКА НЕВРАСТЕНИКА
Правдец все-таки бьет в самое больное место ибанского общества. В самое
главное. В самый нерв его. Дело в том, что ибанский народ пока еще живет с
сознанием совершенного преступления. Еще немного, и это сознание исчезнет.
Одно поколение, и Правдеца перестанут понимать. А пока еще есть какой-то
шанс заставить народ признаться в совершенном преступлении и очиститься от
недавнего прошлого. Если это не произойдет сейчас, то через
десять-пятнадцать лет будет поздно. Тогда это не произойдет никогда. И тогда
народ будет обречен жить с чистой совестью, но с натурой преступника. Я
боюсь, что признание и раскаяние не наступят. Почему? Потому что события
недавнего прошлого не есть случайность для ибанского народа. Они коренятся в
его сущности, в его фундаментальной природе. Правдец этого не понимает. И
хорошо, что не понимает, говорит Болтун. Пока есть малейший шанс очиститься,
его надо использовать.
ВТОРОЕ ИНТЕРВЬЮ ДВУРУШНИКА
Ибанский народ обречен влачить счастливое существование под мудрым
руководством своего любимого начальства, сказал Двурушник. Народ прекрасен.
Начальство еще лучше. Пусть плох я сам. Но я не хочу быть таким же хорошим,
как они, и быть счастливым вместе с ними. Я не совершал никаких моральных и
правовых преступлений, и за это был справедливо наказан. Меня долго не
хотели выпускать. И поделом. Чтобы выехать за границу, это надо еще
заслужить. При этом говорили, чтобы я убирался вон. И тоже поделом. А если
бы Вас не выпустили, спросили Двурушника, что бы Вы сделали? Дальнейшая
жизнь для меня в этом распрекраснейшем их обществе стала принципиально
невозможной, сказал Двурушник. Бороться за его изменение я не хочу. И считаю
это дело бесперспективным. Я устал.
ЧАС ДВЕНАДЦАТЫЙ
Ранним солнечным утром Крикун, сверкая орденами и погонами, вышел на
привокзальную площадь Ибанска. И его тут же забрали в комендатуру за
пластмассовые пуговицы, которые успели запретить, пока эшелон
демобилизованных дотащился до Ибанска. В комендатуре таких набралось больше
сотни. Добродушный комендант приказал погонять нарушителей час-другой
строевой и отпустить с миром. Крикун шагать отказался, снял погоны и
выбросил их в мусорную урну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143