Работа -- не бей лежачего. В течение года квартиру дают.
Оклад -- за заведование, за звание (присваивают сразу звание), за выслугу. И
всякие спецнадбавки. Свои закрытые магазины и буфеты. Уровень образования
выше университетского. На идеологическом факультете, например, преподается в
полном объеме социология, социальная психология, психоанализ, история
религии. Два языка. Практика за границей. В конце концов, какое значение
имеют названия? Это -- первоклассное учебное заведение и научный центр. Я
думаю, что реальный прогресс Ибанска вообще пойдет по этим линиям. Это
только поначалу так, сказал Болтун. Пройдет немного времени, и превратится
твоя ИТА в обычное ибанское учреждение закрытого типа и с привилегиями, т.е.
в сборище хапуг, карьеристов, лодырей, халтурщиков, лгунов, насильников. А
мне страшно от всего этого, сказал Неврастеник. Тюремное дело, поставленное
на современную научную основу, -- это перспектива! Зачем все это нужно,
говорит Мазила. На уголовниках это все равно существенно не скажется. А
политических не так уж много. Их можно давить и без науки. Мало ли что
можно, сказал Мыслитель. Тюремщики тоже люди. Им тоже надо жить полноценной
жизнью. Им тоже нужен свой спектакль на уровне всех достижений современной
цивилизации. А заключенный им нужен как основа и материал для их
деятельности. Как генералу нужен солдат. Воспитателю -- воспитуемый. Шахтеру
-- уголь. Летчику -- самолет. Без заключенного и работы с ним все
грандиозное тюремное дело и возвышающееся над ним дело отправления
правосудия теряет смысл. Кошмар, говорит Мазила. Как можно говорить такие
вещи! А что тут особенного, сказал Мыслитель. Тут нет ни добра, ни зла. Ни
любви. Ни ненависти. Тюремщик не имеет личностного отношения к заключенному.
Это -- поле, объект и продукт его профессиональной деятельности, а не
личность. Личностные отношения возможны только между взаимно независимыми
индивидами. Что это он так разговорился, сказал Мазила, когда Мыслитель
внезапно ушел. Оправдывается, сказал Болтун. Себя уговаривает. Как ты
думаешь, спросил Мазила, он согласится? Конечно, сказал Болтун. Раз
построена теория, согласно которой Тюремная Академия прогрессивнее
Университета (и в этом он, пожалуй, прав, если иметь в виду свободу
преподавания), то не может же передовой мыслитель не последовать ей. Тем
более это крайне выгодно во всех прочих отношениях. А репутация, сказал
Мазила. Думаю, что самые рьяные его поклонницы будут приняты на работу в его
Академию, сказал Болтун. Ну в этом-то как раз ничего особенного нет, сказал
Неврастеник. А я разве говорю, что это -- нечто особенное, сказал Болтун.
Это -- обычность.
БРАТ
Когда Брат уговаривал Правдеца написать письмо Заведующему с просьбой о
помощи, он был искренен. Когда же он говорил при этом, что Заведующий
неплохо отзывался о Правдеце, он врал. Когда он говорил Мазиле, что пришел к
нему от имени Органов, он врал. Когда же Мазила гнал его вон, называя
самозванцем, а он в ответ кричал, что они выбросят Мазилу вон и не дадут ему
вывезти ни одной работы, он был искренен. И не искренен, так как бежал к
друзьям из Органов и умолял спасти ибанскую культуру, так как Мазила
уезжает. Мазила глубоко наш человек, говорил он убежденно. Я за него
ручаюсь. Он не подведет, даю слово иста. А в докладной записке для Теоретика
он писал, что известность Мазилы на Западе имеет скорее политический
характер, так как художников таких на Западе пруд пруди.
Когда нужно было спрятать оригиналы коллективных писем, Брат взялся это
сделать. Он спрятал их в старом диване своего школьного приятеля. И когда
того стали днем и ночью беспокоить какие-то темные личности с целью
сфотографировать письма или сделать из них выписки и он взмолился, чтобы
Брат их забрал, Брат был искренне потрясен неблагодарностью ибанского
народа. Эх ты, ибанский народ, говорил он, размазывая по небритой роже
пьяные слезы. Тебе в кои веки дали возможность послужить делу освобождения
народа, а ты... Ладно, черт с тобой! Выброси это дерьмо. Оно давно никому не
нужно. Вот подлец, сказал Приятель. Но Брат не обиделся и взял у Приятеля в
долг до получки. Ему плюй в глаза, а ему все божья роса, говорил потом
Приятель. Какие сволочи у нас люди, говорил Брат потом Лидеру. Я оставил ему
на одну ночь, а он снес их в Органы. Кстати, что это за мудак был у тебя,
спросил он Крикуна, с которым столкнулся в дверях. По-моему, типичный
стукач. Говорят, стукач, сказал Лидер. Но это даже забавно. Делать такое
дело руками самых Органов! Коньяк? Виски? Можно, сказал Брат. Вообще-то мне
надо на Ибанку. Худсовет. Хотя, эти говнюки могут и подождать. Все равно они
без меня ничего не сделают.
Брат считался одним из духовных вождей передовой ибанской Интеллигенции
этого периода и имел известность на Западе. И потому он до всего имел дело,
везде был вхож и приглашаем.
Жуткая мразь, говорил о нем Болтун. Типичный ибанец, вывернутый
наизнанку.
ЧАС ДЕСЯТЫЙ
Не пойму, чего ты хочешь, говорит Инженер. Тебе двадцать три года
всего, а ты уже капитан. Куча орденов. Парень ты способный. Впереди
блестящая карьера. Что тебе еще нужно? Давай, обсудим дело спокойно, говорит
Крикун. Я боевой летчик, а кого назначили командиром эскадрильи? Он же не
воевал. И по званию ниже меня. А я лишь заместитель. Пока. Возьми комэска
второй. Он майор. Вылетов в два раза меньше, чем у меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143