— Что поделаешь! Сама, слава богу, знаешь, какой я невезучий. Думаю, еще я же и виноватым окажусь... и... первый протянул ему руку, а он — прохвост этакий!— вертится, будто не знает, куда деть этот проклятый зуб,— а я все стою с протянутой рукой,— потом уж только сунул мне зуб в ладонь и пожал руку. Так вот и помирилис ь...
— Помирились! Уф, уф! Счастье, что я не такая толстая, как тот аспид, не то меня тут же хватил бы удар!
— ...и поцеловались,— заканчивает поп Чира свое сообщение,— поцеловались по воле его преосвященства... А зуб дьякон оставил у себя. И знаю, зачем оставил.
— «По-поцеловались»! И поцеловались! — с перекошенным от злости лицом повторяет, как эхо, матушка Перса.— О, чтоб ты со своим покойным отцом Аверкием целовался, который вон там на стене висит!
— Но, Персида, подожди, ради бога подожди!
— «Подожди»! Чего мне ждать? Жди ты! Чего ты ждешь... ты, ты...
— Чего я жду, спрашиваешь? Ничего не жду,— взбеленился наконец и поп Чира,— вернее, всего жду. И ничего меня не удивит. («Уф, уф»,— пыхтит матушка Перса.) Я в круглых дураках! («Это я вижу!» — замечает она.) Потому что человеку сему помогают и сатана и бог! Потому что, какую бы глупость ни сделал сей человек, она вместо заслуженной кары приносит ему незаслуженную награду! А ты еще спрашиваешь, чего я жду!
— Да, чего ждешь? Чего ты ждешь?— взрывается попадья.
— Еще когда он дьяконом на палке тягался с крестьянами, его вместо наказания рукоположили в попы, а когда запоздал на утреню, его опять же вместо епитимьи удостоили красного пояса! Ну, вот и потягайся с ним, попробуй! А ты спрашиваешь, чего я жду!
— Да, спрашиваю, Чира, чего еще ждешь?— неистово кричит совсем позеленевшая матушка Перса.
— Чего жду? Чего жду? Хочешь, чтобы обязательно сказал?
— Да, еще и этому чуду хочу подивиться, хочу претерпеть и этот срам!
— Чего я жду! Жду, если на то пошло, жду еще и такого чуда и срама, что поп Спира станет протоиереем, протопопом... да, отцом протопопом!..
— Что?! Сида — протопопица?! Убей ее гром и с тобой вместе! Довольно!— взревела матушка Перса и, подобно фурии, вылетела в кухню, хлопнув дверью.
— Э, ты хотела знать, как было,— вот так оно и было! А очутилась бы в моей шкуре,— продолжает поп Чира в одиночестве,— так согласилась бы со мной: слава богу, что владыка не остался при убеждении в преднамеренном обмане.
— Помирились и поцеловались! Мирись ты со своим дедом, мамалыга банатская (матушка Перса была родом из Бачки), а я не помирюсь, не бывать тому!..— слышится из кухни яростный крик попадьи.— Почему этот горшок здесь, когда ему тут не место? На шаг из кухни нельзя отойти, сейчас же базар устроите!
В тот же миг раздался громоподобный треск, и по всей кухне разлетелись осколки разбитого вдребезги горшка. Меланья убежала в комнату, а Эржа, опасаясь (как подсказывал ей опыт), чтобы другой горшок не полетел ей в голову, кинулась сломя голову во двор к стогу — набрать соломы для печи. Даже Эржин уланский капрал по прозванию «Все равно», давненько уже поджидавший ее в темноте у калитки, которому как улану надлежало, по кавалерийскому уставу, неустрашимо вступать в бой хотя бы с десятком пехотинцев,— даже он пустился наутек, услышав страшный крик и грохот из кухни, и бежал так, словно за ним гнался сам Бонапарт. И он отступил перед опасностью, перед которой обратился бы в бегство и целый эскадрон; убежал без оглядки, посылая к черту сегодняшний вечер со всеми его наслаждениями.
Все разбежались; далеко вокруг не осталось ни души, и пышущая яростью попадья одна-одинешенька готовила айнпренсуп, «потому что она делает его лучше всех». Но какими только страшными проклятьями не уснащала она приготовление этого айнпренсупа! Она стояла у огня, похожая на одну из трех ведьм в шекспировском «Макбете». Всем, всем досталось от нее, не исключая и его преосвященства.
— Айнпренсуп! Он хочет айнпренсуп!— кричала матушка Перса, размешивая заправку.— Мышьяку тебе дать, а не айнпренсуп, вот чего ты заслужил!.. Она протопопшей раньше меня!.. Из-под носа у меня ускользнула!.. Так оно и есть: «Заставь дурака богу молиться — он и лоб расшибет!» «Чуть меня, говорит, не обрили!» Мамалыга банатская!.. Эх,— с болью возгласила матушка Перса; с поднятой к небу мешалкой она походила на Иисуса Навина, готовая, как и он, остановить солнце,— эх, почему не сподобил господь нас, женщин, такими, какими он нас создал, сделаться попами! Поговорили бы мы тогда с владыками да поглядели, кто бы кого обрил!!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
в коей повествуется об общей радости двух семейств — тетки Макры и попа Спиры, младшими членами которых являются Шаца и Юла
Как приятно было в доме попа Спиры, не в пример тому, что происходило в доме попа Чиры. Когда поп Спира вошел с покупками, его встретили матушка Сида и Юла. Обе встревоженные, они надеялись прочесть на его лице, что он им привез: счастье или горе. Увидев, что он в добром настроении, они тоже приободрились, тем более что он не забыл о них — приготовил обеим сюрпризы, вспомнил даже и о Шаце: купил ему чудесный красного шелка галстук, а этот цвет, как известно, все цирюльники любят чрезвычайно. Увидев все это, матушка Сида сразу почувствовала, как она сама выразилась, что «тяжкий камень сдвинулся на три четверти»; ей стало легче, и все же она спросила, отослав Юлу на кухню, чем кончилось дело...
— Слава богу! Слава богу — только это я и твержу, а ему тем паче нужно твердить. Видали вы такого, прошу покорно: надуть задумал — и кого же? Его преосвященство! Едва уцелел, чуть было ему самому бо-роденку не отчекрыжили.
— А как с тобой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94