Ну, допустим, доберусь я, а он вдруг хватится, тогда что, а?
— Не беспокойтесь, средство мы найдем! Я обо всем позаботился. Вот вам сверточек. Когда зуб возьмете, вы чин чином на то же место подсунете вот это,— говорит Аркадий, протягивая крошечный узелок.— Небось по дороге не станет развязывать.
Отец Спира взял узелок, а когда развязал его, разразился хохотом.
— «Се день, его же сотвори господь!..» Аркадий, че-ловече, ты еси паки и паки мой избавитель! Ну, если сейчас выпутаюсь, не забуду тебя во веки веков. Ей-ей, Аркадий,— говорит отец Спира, подняв с довольным видом брови,— ты, ты... форменный мошенник! — И похлопал его ласково по плечу.
— Хе-хе! — сконфуженно рассмеялся Аркадий.
— Но как только, черт побери, пришло тебе это в голову? Ведь и в школе ты никакой не учился.
— Хе,— говорит Аркадий и потирает руки этак смиренно, совсем как поп, и втягивает застенчиво шею,— учился я, отче, как мог... Учился, да еще как учился! Окончил я, отче, ту самую тринадцатую школу! — гордо заканчивает Аркадий.— А кроме того, все мы, Продувные, на этот счет мастера; а наша семья, если вам знать угодно, носит прозвище Продувные.
— А ведь зря говорят,— восклицает радостно поп Спира,— «что без попа и вода не освятится»! Если никто другой этого не сделал, так я исправлю. Отныне пускай говорят, «что без пономаря и вода не освятится». А, ладно я говорю? — как сказал бы наш сторож Нича. Что верно, то верно! Правильно заметили наши старики: «Свой своему поневоле брат!»
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
в которой описано осеннее путешествие, а также сценка в корчме. В первой половине главы — развлечение, а во второй — поучение; иными словами, в назидание многим читателям нарисована ужасная картина отравленного алкоголем организма
Итак, в среду, около десяти часов утра, в то самое время, когда господин нотариус шел на службу, из распахнутых настежь ворот Перы Тоцилова выехала запряженная повозка с добротным верхом, под которым сидел сам Пера. Согнувшись и вытянув шею, он отдавал распоряжения стоявшим во дворе домочадцам, потом перекрестился, обругал грязь и дождь (а дождь лил так усердно, словно, молясь о нем по крайней мере неделю, служили попы и ходили до долы), хлестнул по лошадям и покатил прямо в попову улицу, к дому отца Спиры. Усадив его в повозку и перекрестившись еще раз уже машинально, видя крестящуюся у калитки матушку Сиду, повернул к Чириному дому и остановился у ворот.
— И усы и бороду,— слышится со двора,— всё, всё обрей, наголо обрей вахлаку-деревенщине всё! Пускай люди на него подивятся, как на чудище, как...
И вдруг матушка Перса обрывает речь на полуслове, а отец Чира застывает, ухватившись за тяж и поставив ногу на барку, чтобы взобраться на подводу,— оба точно окаменели, увидев, как отец Спира, закутанный в большую зимнюю шаль своей супруги, подвинулся влево, предоставляя (почета ради) попу Чире сесть «одесную».
— А-а-а,— тянул, заикаясь, огорошенный отец Чира,— а-а-а, а что это там, а, Петр? Что это еще опять за представление?
— Ну, какое же тут может быть представление, про шу покорно? — недоумевает Пера Тоцилов с наивно-почтительным видом, как это умеют делать крестьяне.
— Но, Пера сынок, честно ли это с твоей стороны, скажи сам? Разве не я нанимал подводу, не я дал задаток, а кто-то другой? А? — допрашивает отец Чира, стоя у подводы.
— Ваше преподобие, явите милость, вы подрядили, но и его преподобие подрядил. Оба вы подрядили меня и чин чином, как говорится, дали задаток, чего я, человек бедный, вовек вам не зубуду и за что покорно благодарю! Правда, Аркадий подрядил, а не вы. Однако пожалуйте садиться... пожалуйте, чтобы понапрасну не мокли ни лошади, ни сбруя.
— Хе, Петр сынок, так дело не пойдет,— не унимается поп Чира.
— Но, прошу покорно, ваше преподобие, разве вы не разрешили взять еще одного седока на переднее сидение, рядом со мной? Ведь господин Спира такой же священник, как и вы, куда же я его около себя посажу? Вот и он вам честь оказывает, правую сторону уступает... потому и везу вас за полцены. А за десять сребров, как говорится, не стоит в такую мокропогодицу и запрягать. Мне-то, бедняку, сам бог велел какой ни на есть крейцер на хлеб заработать, но ведь и у лошадей есть душа, хотя они, как говорится, бессловесная скотина.
— Да уж вы, крестьяне, мастера на такие дела! Знаем мы вас и вашу политику! — вставляет свое слово матушка Перса.— Господи, Николаич, тебе-то известно, что нужно глядеть в оба, когда рядишь подводу у этих мужиков, черт бы их драл вместе со всеми пройдохами!.. Избави бог,— продолжает матушка Перса, совсем зеленая от злости,— к лицу ли тебе ехать с кем попало! Поищи другую подводу, этого добра, слава богу, хватает.
— Подводы-то есть, да не крытые, милостивица! — говорит Пера Тоцилов.— Поглядите только, какова погодка! Собаку на улицу грешно выгнать в такой дождь да грязь!
— Все вы мошенники, все до одного. В благородные лезете, в благородные!
— Эх, да бросьте вы, госпожа, ломать комедию! Какие там благородные? Мы с вами благородные навыворот, потому и ругаемся. А будь мы настоящие, так и вам бы не сидеть без подводы и мне вас не возить. А иной «благородный» и сам не лучше нашего брата! Вон Рада Кара-баш из благородных, а извозом промышляет, евреев, что скупают перо, возит,— вот до чего опустился! И сейчас отправляетесь в лустрайзе*, да? Вместе едете?.. Браво!.. Как я счастлива, увидев то, о чем неустанно мечтала. Мои гратуляции и майн грюс! 2 — кричит фрау Габ-риэлла; она заглянула в повозку и, к великому своему удивлению, увидела там чинно сидящих рядышком попов. Появилась она перед Чириным домом неведомо откуда, вся в грязи, в ту минуту, когда Пера Тоцилов набивал трубку и, высекая огонь, бранил и трут, и кремень, и кресало, и еврея-торговца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94