Попадись, дескать, мне в лапы! И сам не знает, сколько запросить!
— Да кому вы это рассказываете? Не впервой мне с ними рядиться. Умею я поторговаться, и как еще, не беспокойтесь! — похваляется Аркадий.
— Кого думаешь нанять? А? — спрашивает поп Спира.
— Да сейчас... по правде сказать, не очень-то, знаете, легко. Осенняя пора, дороги разбиты, грязь непролазная...
— Вот-вот, беда да и только!
— Как бы пригодились сейчас свои лошади с телегой! — вмешивается матушка Сида.
— Хе, об этом я, Сида, не раз думал, хе... да что поделаешь!.. К тому же и корма дороги; да еще... те бачване заречные — вот кто наша главная помеха! Чуть прознают, что в Банате завелись у кого-то добрые кони, сразу налетят, анафемы! До чего засела в них эта проклятая страсть угонять лошадей у банатчан, просто диву даешься! Ну пусть бы увели, угнали, черт их дери — так нет же, норовят еще поиздеваться над хозяином. Вот Нецу, у которого месяца три назад коней угнали, мало того, что обокрали, еще и сонного недоуздком связали, другим на потеху, а сами были таковы; домашним пришлось его выпутывать из сбруи. Вот оно как! А еще в конюшне спал: решил самолично стеречь лошадей. До сих пор не смеет людям на глаза показаться от срама.
— А еще оправдывается,— подхватывает Аркадий.— Лунатик, говорит, я, не слышу, что делается, когда задаю храповицкого. Можешь, говорит, спокойно запрячь меня в ломовую телегу — потащу без кнута и ничего, говорит, не почувствую! Еще спасибо, мол, им, что обошлись по-человечески!
— Потому-то мне и неохота заводить собственный выезд,— отозвался отец Спира и, подойдя к окошку, вперил взгляд в стоявшую там стеклянную банку.
Наступила пауза.
Возможно, что одной из причин этой паузы были вышеизложенные размышления, но не менее веской причиной могло быть и то, что отец Спира, как всякий умный и экономный человек, не любил транжирить денежки. Летом все было просто: всегда находилась оказия для путешествия, крестьяне постоянно ездили туда-сюда по своим делам. И когда его преподобию требовалась подвода, он попросту подсаживался к ним, ибо кто из прихожан решился бы отказать своему духовному отцу. Но в эту пору, в ноябре, редко кто даже запрягает лошадей, а если и запрягают, так разве только на свадьбу — попробуй тут воспользуйся случаем, просто беда! Всякий, к кому ни обратись сейчас, рассуждает отец Спира, непременно сдерет с него и за прошлое, за то, что он бог весть когда проехал, не заплатив,— так что езда на даровщину может выйти боком. Вот чего боялся преподобный отец, потому и откладывал это неприятное дело с наймом подводы и дотянул до последнего дня. Беспокоил его и домашний «барометр» — зеленый лягушонок в стеклянной банке на подоконнике: несколько дней подряд он упорно предсказывал ненастье.
— Ну, как же вы решили? — спрашивает Аркадий.
Спира молчит, задумчиво глядя на лягушонка в банке. Которые уже сутки он сиднем сидит на дне! Сидит день и ночь, к немалому огорчению отца Спиры и всех домашних, в особенности Юлы. Шаца отдал свои сапоги сапожнику — головки поставить — и заплатил за починку вперед, а сапожник Ника, старый пьяница, запер мастерскую, а вместе с нею и сапоги, засел в кабачке, что близ ярмарочной площади, и вот уже третий день пьет под волынку, а Шаца остался в летних ботинках и не решается выходить в грязь. А этот, в банке, согнулся в три погибели на дне и только пузыри пускает,— совсем, видно, не намерен подняться по лесенке (которую для него поставили в банке) и предсказать ясную погоду. Все опечалены. Поп Спира смотрит на него рассеянным взглядом. Юла при виде лягушонка проливает слезы, а матушка Сида, заметив, что он все в той же неизменной позе, начинает метать громы и молнии.
— Просто зеленые круги идут перед глазами,— жалуется она всякий раз, проходя мимо окна.— Вишь ты, прошу покорно — закапризничал, негодяй зеленый, ни за что не желает подняться по лесенке, да еще нахально буркалы уставит на тебя, точно змеюга пучеглазая! Чтоб он пропал, паршивец зеленый! — бранилась матушка Сида, но лягушонок упорно не вылезал наверх.
— А ты что-нибудь надумал? — спросил отец Спира Аркадия после долгого молчания, не в силах больше выносить дерзкий взгляд спокойно сидевшего на дне банки нахала.
— Да, кажись, надумал... Только не знаю, подойдет ли,— сообщает Аркадий.
— Что же ты надумал?
— Да вот, надумал. Вам так или иначе нужно завладеть этим проклятым зубом, чтобы отец Чира ни в коем случае не мог показать его преосвященнейшему владыке.
И вы должны упорно стоять на своем: ничего вы не знаете, ничем его не ударяли и не понимаете, на что он жалуется. Твердите одно: «Знать не знаю, ведать не ведаю; пускай докажет, что все происходило именно так, как он заявляет». Опухоль на щеке опала, зуба нет — пускай теперь доказывает, если он такой умный.
— Ну, это я и без тебя знаю, да ведь в том-то и загвоздка, что зуб у него. И ч т о тогда?
— Э, и у меня в этом закавыка, и я, как назло, никак не могу смекнуть что делать! Полагаю, хорошо бы подкупить возницу, который его повезет,— может, он как-нибудь докопается до зуба.
— А ты хоть узнал, кто его повезет?
— Да выбирать особенно не приходится. Те, кто сейчас дома и могут везти, по-моему, еще не подрядились.
— Не знаю, кого нанять. Может, Перу Боцкалова?
— Ну его к дьяволу,— отвергает Аркадий,— обдирала он. А если и подрядите, хлопот не оберетесь. Дурацкое у него обыкновение: любит, сколько бы ему ни заплатили, ездить напрямик; а когда его застукают, штраф платит седок.
— А Прока Циканов?
— Всю душу вымотает, если сговоритесь. Мямля, не приведи господь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94