— Ах, бедный юношам
— А фрайла Юла осталась ни при чем и с горя влюбилась в Шацу... в этого молодого, смазливого...— да вы его, наверно, знаете...— парикмахерского ассистента. Да неужели вы его не знаете? Тот, что всегда ходит с маленькой, точно родинка, мушкой на щеке, словно у него болячка какая или прыщик вскочил, но на самом деле ни черта у него нет... просто из озорства, чтоб красивей казаться!.. Обе мамаши злятся и видеть друг дружку не могут — и все из-за будущего зятя. А кто сейчас виноват, спрашиваю я вас, что Юла упустила такую хорошую и выгодную партию?
— Но, милая,— напоминает ей хозяйка,— до сих пор никак не могу дождаться...
— Ах, пардон, пардон, сударыня! Рассердилась я... жалко мне стало бедняжку Юлу, как сестра родная она мне. Значит, дошло дело до того, что из-за этого юноши, молодого гер лерера, отношения между ними окончательно испортились. Матушка Сида имела обыкновение посидеть вечерком перед домом, но видеть, как фрайла Меланья прогуливается с господином Перой, было свыше ее сил, потому что, как она полагала, это делалось назло ей и Юле. Вот она и приказала вынести веялку за ворота и веять перед домом пшеницу, а Чирино семейство не могло из-за этого на улицу показаться, и не то что для унтерхальтунга, а даже и по делу. Матушка Перса стала приглашать господина Перу и на ужин и на после ужина, а со двора матушки Сиды, чтобы не остаться в долгу, стали швырять картошкой во двор матушки Персы. Тогда матушка Перса науськала на матушку Сиду свою прислугу — ту самую озорную Эржу, которая гуляла с этим молодым субъектом из аптеки, и про них даже частушки распевали на улицах... Выйдет Эржа словно бы подметать перед домом улицу и затянет во все горло крестьянскую припевку: «Грянь, о боже, во все громы свои и разрази всех соседей мои х»,— дом попа Спиры, конечно! Подумать только! Кому бы пришло это в голову! А госпожа Сида якобы сказала на это: «Ты меня песней изводишь, а я тебя музыкой изведу! Посмотрим, кто кого!» И в один прекрасный вечер явился Шаца, тот, о котором я недавно упомянула, с целым духовым оркестром, волынкой и прочими инструментами и устроил содом на всю улицу; он попался навстречу — отлично она видела его, как я вас сейчас вижу, сударыня,— фрау Цвечкенмаерке, когда та возвращалась от роженицы с Арендаторской улицы. Как только попы вернулись (оба они в то время в отъезде были), попадьи в слезы и давай жаловаться, а супруги, вместо того чтобы уладить дело и утихомирить жен, передрались сами! И поп Спира, как говорят, нанес оскорбление действием господину Чире — запустил в него песочницей, и тот лишился зуба... выбил он ему левый коренной как раз с той стороны, на которой господин Чира ел, потому что с правой стороны все зубы у него испорчены, в свищах.
— Что вы говорите!!! — в ужасе восклицает хозяйка.
— Да, вообразите себе! Господин Чира — человек
Господин учитель (нем,).
воспитанный, а тот — мужлан, хоть и из дворян! Можете себе представить! Разве вы не слышали, сколько было с ним возни, пока отец заставил его учиться? Настоящий деревенщина! Три раза, говорят, из семинарии на хутор сбегал, с ножом в руках отбивался, чтобы за парту не садиться... И только в четвертый раз, когда отец связал его недоуздком и прикрутил веревкой к спинке заднего сидения и так отвез в школу, только после этого остался он, наконец, в семинарии.
— Да что вы говорите?!
— А что вы думаете? С детских лет ясно было, что из него получится страшный грубиян,— закончила Габриэлла, складьюая в корзинку вязание, которое она после третьего ломтика дыни опять было вынула.
— И что...
— Извините, сударыня,— говорит, одеваясь, Габриэлла,— я немного задержалась! Будьте здоровы. Целую ручки, гнедиге!.. Только, ради бога, никому ни слова! Мне не хотелось бы!.. Не хотелось бы, знаете, чтобы потом на меня косились... Будьте здоровы!
ГЛАВАЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
содержит конец повествования Габриэллы, которое не уместилось в главе тринадцатой. Следовательно, читатель узнает еще некоторые подробности, относящиеся к вышеупомянутому крупному событию, и увидит, как создается и ширится в селе фама
Покинув супругу господина нотариуса, госпожа Габриэлла устремилась к гречанке госпоже Соке. А супруга нотариуса, в свою очередь, сломя голову помчалась к супруге господина кассира Гецы и к госпоже аптекарше — разведать, что им обо всем этом известно, и в зависимости от обстоятельств или обогатиться новыми сведениями, или поделиться собственными.
— Собака не укусит? — доносится голос с улицы.
— Ну, кто там еще? — спрашивает госпожа Сока, окидывая взглядом калитку.
— Госпожа Сока, собака не укусит? — повторяют вопрос, и госпожа Сока узнает голос Габриэллы.
— Нет, нет!.. Она на цепи под амбаром. Заходите, не бойтесь! — кричит госпожа Сока.— О, что ей опять нужно, этой старой сплетнице?! (Госпожа Габриэлла не была ни старой, ни уродливой, как раз наоборот, но госпожа Сока была не в духе, а в таких случаях даже мужчины не бывают объективными и не стесняются в выражениях!) Опять помешает мне работать,— ворчит госпожа Сока, склонившись над кучей старых заплесневелых перчаток, которые она разрезала на кусочки, чтобы завязывать ими бутылки с томатом,— в тот день она заготавливала томат на зиму.
— Добрый день, кис ди ханд!1 — приветствует ее госпожа Габриэлла.— Пардон, пардон, если я вас хоть чуточку обеспокоила... вы, как всегда, за работой. Господи, гнедиге, хотелось бы знать, когда вы отдыхаете?
— О, нисколько вы меня не потревожили. Как раз наоборот. Я вот только что сидела и думала: не пошлет ли кого господь... скучно одной, хоть бы зашел кто-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94