Приди я с пустыми руками, был бы только провал, а так
был и провал и позор!.. Увидишь, чем они меня нагрузили!
— О, горе мое, может ли быть еще хуже!
— Да ты слушай! Явились мы к его преосвященству, принял он нас по-хорошему. Стал советовать... и так далее, не буду растягивать — вижу, как ты вертишься, словно черт на колу. Владыка спросил меня, что произошло, и я рассказал, как мы поссорились, как Спира в ярости запустил в меня Пентикостарием1— тем самым, что в толстом переплете,— и так неудачно, что выбил мне зуб. А в правильности изложенного, говорю, преосвященней-ший может увериться из приложенного корпус деликти. И тут же передал узелок с зубом.
— Ну видишь, значит был зуб!
— Да погоди, пожалуйста, что за торопыга!.. Зуб был, но ума у меня оказалось меньше, чем у его бывшего владельца. Вынул, значит, я узелок, пощупал — под пальцами твердо; отлично, думаю, значит зуб на месте. Так, не развязав, и передаю владыке. Берет он узелок, разворачивает и смотрит. Мне не видать, что у него в руках, потому что мы со Спирой сидели на диване, как вот мы с тобой, а владыка за письменным столом, как вот, примерно, до шкафа. Смотрит... смотрит... вынимает очки, надевает на нос и все улыбается, потом вдруг спрашивает, мой ли это зуб. «Мой, отвечаю, ваше преосвященство!» Сама можешь судить, как я себя чувствовал — то в жар, то в холод бросало. Не понимаю еще в чем дело, но вижу, что все это не в мою пользу. Зовет преосвященней-ший своего секретаря, молодого красивого дьякона, и говорит: «Ну-ка, друг мой, вы помоложе, глаза у вас получше, взгляните, пожалуйста». Дьякон взял, посмотрел и прыснул со смеху! Смеется он, смеется и владыка; заливаются оба, а его преосвященство просто трясется от смеха, даже скуфейка слетела. Какого черта, думаю, они хохочут; а владыка меня спрашивает: «Это именно ваш зуб, отче Кирилл?» — «Да, ваше преосвященство, мой,— склонясь, отвечаю ему.— Мой собственный. Служил мне верой и правдой почти полстолетия. Мой собственный!..» Черт меня дернул еще и повторить! Как только я вымолвил это, владыка просто повалился в кресло, схватился за живот, то есть за талию... и хохочет, хохочет... сотрясается всем телом. Все смеются, гогочут, и т о т тоже смеется, только потише.
1 Пентикостарий — книга, содержащая службы пятидесятницы.
— Ах ты господи!- подскочила матушка Перса.— Что же это было?
— «Да ведь это конский зуб, отче Кирилл,— говорит владыка.— Обратите внимание на его размеры: наверно, не меньше того самого, так называемого «зуба времени»!»
— О, горе мне! Откуда конский зуб?
— «Во имя господа, где вы только его разыскали?— говорит владыка.— Вот, пожалуйста, убедитесь сами».
— Ух, ух, ух!
— Ну, я подошел, поглядел — и было на что! Конский зуб, настоящий конский, да еще какой! Такого здоровенного я, Персида, отродясь не видывал!.. Впрочем, один раз видел подобный у дантиста: висел над дверью вместо вывески, чтобы издали было видно! «Ха-ха-ха,— смеется владыка.— Где вы откопали такой?» — «Но, ваше преосвященство, поверьте мне! Не искал я его и не выкапывал!» — оправдываюсь я, а все кружится у меня перед глазами, точно в польке. Го-го-готов сквозь землю провалиться...
— Уф, уф, уф!— пыхтит матушка Перса.— Почему не провалился, хоть не слыхала бы я о твоем позоре! Ух, ух! А что тот негодяй?
— Правильно сказала — именно негодяй. Негодяй! И я только там в этом убедился. Притворился, будто и он удивлен, потом вмешался, поглядывает так издалека и рассуждает: «Воистину, воистину! Никак невозможно, чтобы зуб тот принадлежал какому ни на есть, скажем, крещеному существу, мирянину или тем паче иерею... Я, говорит, знаю всю семью моего сейчас, к сожалению, супостата: у всех у них до глубокой старости сохранялись здоровые и крепкие зубы, однако, говорит, таких зубов не припомню, ваше преосвященство! Вы совершенно правы, это, как вы изволили заметить, настоящий конский зуб!.. Конечно,— расходится он все больше,— когда человек тонет, он, как говорится, и за соломинку хватается! Но я его прощаю, преосвященней-ший, и единое мое, говорит, утешение в словах миропомазанного псалмопевца, кои гласят: «Да постыдятся и посрамятся ищущие душу мою и да возвратятся и постыдятся мыслящие ми зло». Ну, как тут человеку не взбеситься! Понимаешь, Перса, он... Спира... куражится и читает по-славянски псалмы перед владыкой, а я — я как пень, не могу даже по-сербски слово вымолвить, не сумел бы в ту минуту свое собственное имя произнести... Можешь себе представить, каково мне было! «Разверзнись, земля, и поглоти меня»,— молил я про себя.
— Уф, уф, уф! Но как ты не заметил, что зуб большой?
— А как заметишь? И здесь меня, прохвосты, провели! Я свой маленький зуб завернул в большой кусок бумаги, а они большой зуб — в маленький кусок бумаги! Как его, черта, узнаешь?! В этом и весь фокус, все мое несчастье и беда!
— Эх, угораздило же... и тебя и нас с тобою.
— А владыка разгневался после Спириного псалма... И опять же я чуть виноватым не остался. Чуть было меня не обрили! «Это или преднамеренный обман,— говорит владыка, насупившись,— или грубая шутка. А мне ни то, ни другое не нравится, отче Кирилл!»
— Чира! Чира!
— Всуе оправдывался я, что захватил свой собственный зуб, а виноваты тут воистину сатанинская, адова подлость и мое чрезмерное доверие к людям, что страдаю безвинно, ибо кто-то подменил, подсунул его мне. Тщетно!.. Владыка остался при убеждении, будто я хотел преднамеренно обмануть его, и заявил, что поверит мне только при условии, что мы тут же, на его глазах, протянем друг другу руки, забудем обо всем и помиримся...
— Уф, уф, уф! Помиритесь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94