1 Франт, сельский волокита {венг.).
А случится в селе несчастье какое — ну, к примеру, умрет кто-нибудь,— то кому как, а их преподобиям опять благо. Богатый скончается — звонят по нем колокола, и оба попа священнодействуют; умрет бедняк — зовут, конечно, только одного. Придет поп, попоет немного сам, немного пономарь, немного школьники — все по очереди. Пока поют пономарь или школьники, преподобный отец размышляет про себя или беседует о состоянии и имуществе усопшего, о завещании и наследниках, о тяжбе и взносах в казну и обо всем, что связано с этими делами. После погребения пономарь унесет облачение и требник, а поп погасит свечку и завернет ее в поднесенный ему ситцевый или шелковый платок (подносят-то разные, но преподобный отец предпочитает шелковые) и здесь же, на кладбище, скупит у ребят, которые тоже участвовали в церемонии — несли крест, подсвечники, хоругви,— платки и ленты; скупит за бесценок — крейцера по четыре за платок. «Детки, детки,— скажет им поп,— отдайте-ка вы это батюшке, а батюшка даст вам грошик!» Купит и отошлет домой. Из кучи этого добра матушка попадья отберет, что ей понравится, а остальное получит в счет жалованья какая-нибудь Жужа или Эржа (конечно, мадьярка), и когда та проходит по улице, в глазах так и рябит от ленты, просто любо-дорого поглядеть. Пройдет и всех оставит за собой несчастными, в особенности же тощих и напомаженных парикмахерских подмастерий. Эх, да разве может мужчина, будь у него хоть каменное сердце, пройти мимо, не оглянувшись, не потешив взор очаровательным видением, что пестрит множеством лент, точно свободная международная гавань флагами на разных эскадрах. Пусть все знают, что значит поповская служанка!
А преподобный отец с кладбища идет обычно не домой, а прямиком на поминки в дом усопшего. Там же собираются опечаленные соседи и неутешные родственники — и те, кто доволен завещанием, и те, которые задумали завести тяжбу и рассчитывают ее выиграть, спасая таким образом душу дорогого покойника от столь тяжкого греха, как несправедливое завещание. И опять самое почетное место его преподобию. Все усаживаются и принимаются за еду. Едят и пьют молча, сосредоточенно, как и подобает искренне скорбящим. Пьют за упокой души.
— Эх, Прока мой, Прока (или как там еще величали покойника),— вздохнет Глиша Сермияш, дрожащей рукой протягивая осушенный стакан, чтобы его снова наполнили.— Мой Прока,— голова его горестно склоняется на грудь,— лучше бы ты пил за упокой моей души, а не я за упокой твоей! Лучше бы тебе судил бог прожить еще какую-то толику дней, а не мне мыкаться по свету без тебя, ближайшего друга моего, брата, можно сказать. Да и бог этот, прости меня господи, прибирает самых что ни на есть достойнейших! Вот мы с его преподобием еще сто лет этак, мучаясь, проживем! Прока, добрый друг мой, где ты? Видишь ли ты своего Глишу, чуешь ли, как тяжко он страдает? — Глиша вздыхает, опрокидывает стакан и роняет голову на стол.
И все скорбно кивают головами и хвалят покойника. Перебирают разные его добродетели, о значительной части коих до сих пор не подозревала ни одна живая душа, а лучше всех осведомлена о них какая-нибудь первой подвернувшаяся под руку швабка Вавика или Бети-ка, которую растерявшиеся хозяева взяли для услуг. Говорит она на ломаном сербском языке, что вызывает смех и шутки на поминальном обеде. Но вот и его преподобие, поднявшись с места, молвит о покойнике доброе слово. «Право же,— говорит он,— не скоро дождемся мы на селе такого, как он. Надо признаться: Проку нам не так-то легко заменить».
Так вот примерно жилось на селе преподобному отцу, а которому именно, об этом, полагаю, пока не было особой нужды упоминать,— ведь недаром же исстари говорится, что все попы на одну колодку. Да и правила поэтики требуют, чтобы писатель вызывал в читателе предельную любознательность, что, надеюсь, уже в приличествующей степени достигнуто. И сейчас мы, пожалуй, могли бы уже назвать этих двух попов, которые как раз и есть те самые два попа; чьими почтенными именами в качестве заглавия мы украсили нашу повесть,— а именно поп Чира и поп Спира. Каждый, кроме того, имел свое прозвище: Чиру звали поп Объедала, а Спиру — поп Мошна. Почему окрестили первого Объедалой, вы уже слышали, а почему другого Мошной, услышите.
Этим злосчастным прозвищем, на которое, как, впрочем, и отец Чира на свое, горько сетовал отец Спира, наделили его уже давно. Если верить россказням Чириной попадьи (ведь она закадычная подруга Спириной попадьи), а автор слышал и записал то самое, что слетело с ее уст, отца Спиру прозвали так якобы вот за что. Давно еще, в первые годы службы, он, забыв о своем благородном звании и сане, замешался в толпу, которая кружилась возле сидящего на возу кума с криком: «Кум, мошна сгорит!» И что самое страшное и совершенно невероятное во всей этой истории — будто и он запросто толкался вместе с другими, когда кум швырял время от времени в толпу полные пригоршни крейцеров, двогрошиков, среди которых попадались даже сексеры. Кинувшись за одним из брошенных таким манером сексеров, преподобный отец якобы оттолкнул кого-то, ставшего ему поперек дороги, с такой силой, что тот, бедняга, отлетев, воткнулся головой в лужу и торчал посреди нее, словно стрелка луку. С тех пор, говорят, преподобный отец и получил прозвище поп Мошна, так его и по сей день постоянно за глаза величают, несмотря на то что он неузнаваемо изменился с тех пор.
Тот и другой обитают в селе давно, с того самого дня, как поженились; а поженились они, как только одолели в Карловцах богословие, а одолели они его лет двадцать с лишним тому назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94