Было бы удивительно, если бы я ни души не встретил! Эх, не будь я службой связан, и я не прочь бы на старости лет маленько беса потешить... Хе-хе! Не мешало бы! Только Нича ко всякой шушере не пойдет! Да, заела меня бедность, не до этого мне теперь! А надвинь-ка я шелковую шляпу на правый глаз, да надень сапожки с подборами, да пенковую трубку с длинным чубуком по животу пусти — поглядели бы вы тогда на меня, черт побери совсем. А так, в засаленной шляпе да в дороце, и в голову не приходит взглянуть на кого... Однако какой ни на есть... а все же бывает и приглянусь кое-кому... Вот на Татичевой улице... кто бы сказал, что я могу по сердцу прийтись Арси-ной теще?! Ведь чуть только завидит меня, сейчас начнет платочек да кудряшки поправлять, потом сложит губки сердечком и стрельнет глазами, а как пройду — кашлянет негромко вслед и обязательно спросит: «Как же ты, Нича, без жены-то?» А я ей в ответ: «Как раз так, как ты без мужа». А она опять этак кашлянет... Да, недаром сказано: ищите и обрящете!.. Смазливая баба, этого у нее не отнимешь, и шустрая! Жаль, что не в моем «приходе»! Из-за этого я и надумал сменяться «приходом» со своим приятелем и коллегой, с этим Мичей,— тогда уж такое пойдет веселье, только держись! И что я себе по пустякам голову ломаю из-за этого Шацы? Невидаль какая! Если сейчас не погулять, так когда же, черт возьми! А я в его годы лучше, что ли, был? Холера ему в бок! Не будь я шалопаем, не таскайся по ночам без фонаря, не служил бы я сейчас в ночных сторожах, не скалил бы по-собачьи зубы из-за чужого добра да чужой корысти. Эх, кабы мне мое хозяйство! Да нет его, фьють! — И Нича махнул рукой.— А уцелей оно, не согласился бы я сторожить даже царские палаты в самой Вене, не то что это поганое село! Да что поделаешь,— слава богу, хоть так, а не хуже!
— Аа-ха-ха-хаа! — зевает он и продолжает: — Просто голова трещит от стольких мыслей. Дай-ка прилягу да вздремну малость, вон уже и петухи поют! — говорит Нича, берет рог и трубит три раза, хотя еще только два часа ночи, сует трубку за ремень правого опанка, растягивается на скамье, кладет правую руку под голову, закрывает свои вечно бодрствующие глаза и снова засыпает.
Вскоре дядя Нича заулыбался во сне. Блаженная улыбка расплылась из-под усов, подстриженных по-банатски и походивших на покромку или стреху подровненной камышовой крыши,— улыбка праведника, который видит во сне, что получает заслуженную награду. И сон стал оплетать своим тонким кружевом храпящего сторожа Ничу, воздвигнув вскоре отличный дом из прочного материала, не обремененный налогами и долгами, большой, просторный дом — полная чаша. Дивный сон приснился Ниче под утро.
Приснилось ему, что он женат на этой самой Арсиной теще, на Савке, что они муж и жена. Стал Нича хозяином усадьбы, и все его в доме почитают да трудятся, а ему не позволяют к работе прикоснуться, только и твердят: «Бросьте, дядя Нича, не трудитесь, мы все сами без вас сделаем!» Впрочем, он не очень-то настаивает и целыми днями отдыхает. По утрам даже сапог не приходится надевать: переберется с кровати на кушетку (тут же, бок о бок с кроватью) и валяется целый божий день на животе, босой. Кушетка малость жестковата — Нича ясно чувствует, что лежит на твердой доске, и его немного удивляет, что в таком зажиточном доме столь жесткое ложе. Но чувствует себя он все же неплохо. Полеживает на животе, покуривает да поплевывает, не вынимая изо рта коротенького чубука (хотя Нича и разбогател и мог теперь курить пенковую трубку, он не зазнался и по-прежнему сосет свой коротенький грошовый чубук), покуривает и только распоряжается. А Савка, теперешняя его жена, будто бы месит тесто, повернувшись к нему спиной. Нет-нет да и обернется к нему, поглядит ласково так, а сама продолжает месить, быстро, проворно, тряся телесами, а Нича с удовольствием поглядывает на нее: какая, дескать, прилежная! Вот будто она опять оборачивается, окидывает его ласковым взглядом и спрашивает: «Хочешь, упование мое, Савка напечет тебе лепешек?» А он отвечает: «Да я, пожалуй, не прочь, только жирку не жалей, раза в два побольше положи, чем в лампадку кладешь, да сальца нажарь, не повредит мне это при проклятом кашле... И кожицы подрумянь... у нас в семье все ее любят...» — «А сколько же тебе кожицы поджарить, мой перзекуторчик?» — спрашивает Савка. «Да так... с добрый опанок,— говорит Нича.— Не помешает и чуть побольше... А останется — тоже не беда, в доме всегда должна быть жареная кожица... для мышей годится,— развелось этой погани, того и гляди нос отгрызут... В мышеловку на крючок нацеплю — знаешь ведь, что мыши падки на жареную кожицу, как валахи на рыбу»,— говорит Нича, перевернувшись на спину. А Савка все на него поглядывает и отвечает: «Будет все, как ты пожелать соизволил, мой исправ-ничек! Кому, как не тебе, мое упование, самый лакомый кусок, ведь мы только что поженились. Всего в доме вдоволь — приказывай только! Нажил добра мой покойный Лала, работал от зари до зари и скопил достаточно, чтобы тебе, Нича, сейчас не работать, а только приказывать! Будет тебе вволю всего, даже если Арсе не достанется, ведь мы с тобой самые близкие!»
А Ниче — боже, до чего приятно! Глянет на нее, как она, все о нем заботясь, склонилась над квашней и месит тесто, потрясывая телесами, и залюбуется, и улыбка не сходит с его лица!
Ах, эти утренние сны, дьявольские, беспокойные сны! Каких только дивных, упоительных, красочных и заманчивых картин не рисуете вы на заре и как только не вводите в заблуждение слабое существо — человека! Поглядите только на счастливого и довольного Ничу, как он пленен и зачарован сном; как дрожит от улыбки его ус в ожидании горячей, посоленной и жирно смазанной лепешки, поджаренного сала и кожицы с огня, которую так любит весь его род;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94