— А что я говорила! Как услыхала про этот сон, сразу подумала: тут каверза какая-то. Они уже заранее все это обтяпали. Во сне, мол, в кегли играла, ждет гостей и чего только еще не наплела!.. Только взгляну на нее и сразу же разгадываю все ее замыслы. Насквозь ее вижу, как стеклянную... Значит, говоришь, тонкий, бледный юноша? Ну разве такой пара этой свекле?! Он бледнолицый, а она краснощекая мужичка. Одно имечко мужицкое чего стоит — Юца, фрайла Юца! Настоящая Юца! Чучело огородное!
— А еще называл свои любимые кушанья,— продолжает рапортовать Эржа.
— Как не назвать: понимает, бедняга, и сам, что к мужикам попал! — шипит матушка Перса.
— Спрашивали его, милостивица,— говорит Эржа,— любит ли он покенс!
— О, мужичка! Туда же лезет — покенс!
— А он ответил, что любит гужвару с брынзой! — добавляет Эржа.
— Что же делать бедняге! Покорми, думает, хоть чем-нибудь, лишь бы голодным не остаться. Бисквитов ему там не испекут, это уж наверняка!.. И как это получилось, что именно того очередь служить, а не Чирина?! Ну, а тот, недолго думая, заграбастал его и прямехонько домой! Ох, казалось,— все обеспечила, просто голову бы дала на отсечение.
— Право же, мама, зачем вы так расстраиваетесь? Ничего страшного еще не случилось. Слава богу, впереди не одно воскресенье, найдется время и к нам зайти.
— Да отстань, и без тебя тошно! — огрызнулась матушка Перса.— Ты, дочка, замужем не была, потому так и говоришь. Нынешние молодые люди точно пескари: вот, кажется, слава богу, поймал его,— глянь, он уже выскользнул, как пескарь.
Вспомнились матушке Персе собственные ее уловки, которые она пускала когда-то в ход (несмотря на весьма благоприятные обстоятельства), чтобы поймать молодого кандидата Чиру. «Какую только я ему скуфейку смастерила своими руками — первое наглядное доказательство моей нежной склонности к нему».
— С этим шутить не приходится,— продолжала она вслух.— Не знаешь ты, голубушка, эту матерую бестию; не безделица в их семейке... Ну да ладно, там видно будет, что делать! — утешала себя госпожа Перса.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
которой описан воскресный день в селе и которую можно целиком пропустить, потому что она является лишь эпизодом в этом романе
Наступил и праздник святого воскресенья — лучшее, должно быть, и Полезнейшее из деяний благого творца. Он сам заповедал отложить в этот день все дела, и набожный люд в приходе попа Спиры и попа Чиры не соблюдал ни одной, даже писаной заповеди божьей столь усердно, как сию реченную.
Повсюду в божьем мире хорош воскресный день! Хорош он и в городе, но лучше всего, думается нам, на селе. Уже в субботу чувствуется его приближение, притом по-разному — в доме и перед домом. В доме убирают и чистят. В субботу и детворе как-то вольготнее: играй и пачкайся за милую душу. «Пускай себе, завтра воскресенье, наденут чистое»,— только отмахнется при виде замарашек взрослый. Девицы готовят плиссированные юбки для коло, парни смазывают сапоги, чтобы стали мягче, а бабки готовят фитильки, разливают по лампадам масло, крестятся, когда зазвонят к вечерне, расспрашивают, который из попов завтра служит, и дают наказ хорошенько смазать отцовские сапоги смальцем и размять, а то в прошлое воскресенье отец жаловался, что еще на паперти пришлось их скинуть, до того жали.
Хорош был и наступивший летний день. Окончилась заутреня, прихожане выходят из церкви. Отправляются по домам и обе попадьи. Идут и беседуют о разных разностях: «До чего погожий выдался денек, а ночью казалось, что дождик будет». О госте ни слова! Матушка Перса решила о нем не упоминать, а матушка Си да помалкивает или говорит о постороннем. «Ишь ты, бестия! — думает про себя матушка Перса.— Как уперлась, хоть бы словечко проронила! Хотя бы для близира пригласила нас к себе!» В глазах у нее темнело, но виду не показала.
Расстались прелюбезно, и каждая отправилась восвояси.
Ах, до чего хорош воскресный день в селе! Хорош с раннего утра и до самого понедельника. В городе тоже есть разница между буднями и праздничным днем, но далеко не такая, как на селе. Торжественная тишина уже спозаранку свидетельствует о празднике. Перед каждым домом подметено и полито, пахнет прибитой пылью.
Все село чистое, точно умылось. Возле домов тут и там пестреют кучки празднично одетых детей; чтобы не испачкаться, они не играют. Обуты они в новые сапожки, поверх сорочки из тонкого сербского полотна надеты шелковые жилетки с серебряными пуговицами, а на головах — новые чистенькие шляпы (у детей богатых родителей — шелковые и ворсистые). Этими шляпами еще не черпали воду из Тисы, не собирали в них шелковицу и не подбрасывали их ногами. Воткнутый в шляпу желтоватый ковыль золотится на солнце, окутывает и скрывает ее целиком. Все ребята умыты, причесаны, а волосы смазаны постным маслом. Все на них чистое, а зачастую и новое, потому-то у ребят такой торжественный воскресный вид. Они сами чувствуют себя неловко, одежда стесняет, связывает их: ни побороться, ни слазить на дерево за шелковицей, ни погнаться друг за дружкой, поддавая ногами пыль или кидаясь ею,— теперь она мирно покоится среди дороги, а им приходится стоять смирно и сравнивать, чей жилет лучше или у кого больше в ряду серебряных пуговиц. Но как только кончится литургия, они сразу избавятся от лишнего — еще в церковной ограде стянут сапоги и босиком разбегутся по домам с сапогами в руках. Вот какая-то девушка, прошелестев белыми чистыми юбками, быстро прошмыгнула к соседям, из-под старой кофты сверкнула белоснежная сорочка. Но во всей красоте заблистает девушка только после обеда, в коло, а сейчас она промчалась к соседям за скалкой — ихняя сломалась вчера, когда мама была малость не в духе, а отца дернула нелегкая вмешаться и показать ей, как готовится какое-то кушанье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94