Красота уходит, а воспитание остается, как говорится, до самой могилы. Если умный человек задумал с кем век вековать, он, само собой, обращает внимание на первое, но, право же, еще больше на второе. Разве не так?
— Пожалуй, что и так...
— Ах вы! — грозит ему пальцем Меланья, снимает с груди цветок и бросает в него.— Знаете ли вы, что ни один ваш взгляд в ее сторону не ускользнул от моих зорких глаз? Берегитесь, господин Пера! Знаете ли вы, что значит задетое до боли самолюбие? Знаете ли вы, что в состоянии сделать пришедшая в отчаяние женщина?.. Даже если ей отвечали таким же вниманием, однако...
— Э, разве она, бедняжка, виновата,— вступает в разговор матушка Перса,— что ее бог такой создал, а мать так воспитала? Лепечет свои «да», «нет» и ни слова больше. Упаси бог, достанется такая мужу, который наукой занимается и которому и поговорить и отвлечься нужно.
— О, пардон! — прерывает ее, вскакивая со стула, Пера.— Все уже разошлись! Извините, я задержал вас. Первый визит — и так затянулся...
— Первый, но пускай будет не последним,— подхватывает госпожа Перса.
— Господин Пера, я всю ночь буду думать о вас, поскольку вы обещали мне книгу. Пока не принесете ее, буду думать о вас, только о вас.
— Ах, мадемуазель, если бы я не стремился увидеть вас как можно скорей, я долго бы не приносил ее... чтобы вы подольше обо мне думали.
— А чтоб не забыли, вот вам букет. Пускай цветы напоминают о моей просьбе и вашем обещании,— говорит Меланья.
— Он будет напоминать о вас...
— Кстати, господин Петрович,— перебивает его Меланья,— вы знаете «язык цветов»?
— Язык цветов? Не знаю, мадемуазель.
— Жаль! — говорит Меланья и так многозначительно смотрит на него своими черными глазами, что кроткое Юлино лицо раз и навсегда исчезает из его сердца. Пера опускает глаза.— Эх, а еще высшая школа!
— Да,— говорит Пера.— Гомилетика, догматика... эх!..
— Чего бы только мы с вами не прочли по этим немногим цветочкам!
— А вы, конечно, знаете? — спрашивает Пера, опустив взгляд к земле.— Почему же не научите?
— Что ж, хорошо, но только когда получу от вас букет, все вам объясню, тогда и научу, но с условием: чтобы никто-никто вас не экзаменовал... даже моя ближайшая подруга Юла.
— Ну что вы! — сказал он и грустно отмахнулся не спуская с нее глаз.
— Оставьте, оставьте,— перебивает его Меланья — знаю я мужское коварство!
— Уверяю вас...
— Поверю, но дайте мне основания, доказательства и время.
— И... значит, мне вас не беспокоить на этой неделе?
— Ах нет, нет! Завтра мы вас ждем.
— Хорошо,— говорит Пера.— Итак... целую ручки, сударыня,— и поцеловал госпоже Персе руку.— Мое почтение, мадемуазель Меланья,— пожал ей руку и, осмелев, как осмелел бы всякий богослов в таком состоянии, испуганно и тихо добавил:— Спокойной ночи, милая...
Меланья ответила ему сердечным рукопожатием, и осчастливленный Пера вышел, провожаемый матушкой Персой и Меланьей.
— Просто не знаю, чего бы я ни дала,— сказала матушка Перса, убирая со стола чашки и стаканы после «приема»,— чтобы очутиться сейчас в доме отца Спиры и этак со стороны поглядеть и послушать, как скачет и беснуется эта мужицкая бестия!
— Боже мой! Они, бедняжки, укатились отсюда скорей, чем пришли,— говорит Меланья.
— А что же в конце концов произошло, Перса? — спрашивает, входя в комнату, отец Чира.
— Что произошло?.. Я виновата, что дочь ее даже повернуться не умеет! А когда советую: «Воспитывайте ребенка, госпожа Сида, это сейчас необходимо: без немецкого воспитания сегодня ни шагу не ступишь»,— она того и гляди глаза выцарапает... Вот и результат! Мое предсказание сбылось, потому что я никогда зря не болтаю... Фортепиано, вязанье, вальс и немецкий...
— Ладно, ладно, видно еще будет, какая ты умная,— и поп Чира досадливо отмахнулся.
— Поди-ка ты отсюда со своей люлькой,— говорит матушка Перса,— мы проветрим немного комнату.
— И что тот молодой человек подумал?
— Что подумал, то и сказал, а ты марш во двор,— заявляет матушка Перса.
— Не можешь без фокусов,— бросил отец Чира, набил трубку и вышел.
— А ты, мое дитятко, теперь смотри уже сама, как тебе быть! Все идет как по маслу! Пленила ты его и те перь не отпускай ни на шаг.
— Не беспокойтесь, мама! Предоставьте это мне. Не напрасно я была в пансионе!.. Влюблю его в себя, как донна Игнация дона Мариана в «Любовном напитке»
— Эх, обуза ты моя! — простонала матушка Сида, когда они очутились дома.— Лучше бы я пень родила, чем тебя! От пня хоть какой-то прок... сидела бы и отдыхала под старость... а от тебя никакого!
— Мама, подогревать ужин? — смиренно спросила ее Юла.
— Ох, она еще об ужине думает! — завопила матушка Сида, вытаращив глаза.— Другая на твоем месте взывала бы: «Расступись и поглоти меня, земля!» — а ты хоть бы что, словно ничего не случилось!
— Вы же знаете, как папа сердится, когда ужин не вовремя.
— Нет, почему ты не разговаривала?
— Да я же разговаривала,— ответила Юла.
— «Я же разговаривала!..» О чем ты разговаривала? Ну-ка, о чем?
— Отвечала, что спрашивал.
— Молодой человек образован и воспитан, приехал из города (из Карловцев, несчастье ты мое!), думает: «С кем же еще здесь и поговорить, как не с поповой дочкой». А она, гляжу, уселась, как засватанная из Баната, уставилась в угол и только «да»... «нет».
— Но, мама...
— Прочь с глаз моих, смотреть на тебя тошно!
— Не ругайте меня, мама,— просит Юла, закрыв лицо передником и заливаясь слезами.
— Молодой человек ее по-хорошему спрашивает, а она как истукан, как святая Бона в костеле — ни слова.
— Да если он о разной чепухе спрашивает,— упрямо твердит Юла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94